Юрий Авакян - Мертвые души. Том 3

Поначалу разговор, как оно и водится, зашёл об обыденных в таковых случаях предметах как то: здоровье губернаторши и всего губернаторского семейства, губернских новостях, о коих Павел Иванович отчасти уж был осведомлён и прочих подобных же безделицах, и лишь затем, обсудивши все эти чрезвычайной важности дела, приступил Чичиков к тому, ради чего и пожаловал он в губернаторский дом в столь ранний час.

— Собственно вот о чём надобно мне с вами до крайности перетолковать, любезный мой, Фёдор Фёдорович. Ежели помните, правда дело сие уж давнее и было меж нами ещё до

вступления вами в должность, можно сказать в самом начале нашего с вами знакомства, заключили мы с вами купчую, вызвавшую у вас в ту пору немалое удивление, — вкрадчивым

голосом проговорил Чичиков.

— О какой же это вы купчей говорите? — спросил Леницын, сделавши вид, что и вправду старается что—то припомнить, но по вспыхнувшему вдруг на бритых его щеках румянцу Чичиков понял, что он и без того знает, о чём идет речь.

— Оно и не мудрено, что вы запамятовали, потому как сие для вас была сущая безделица. Но коли помните, наследник ваш тогда ещё помочился на новый мой фрак. Таковой, право слово, проказник!.., — искоса глянувши на Леницына, усмехнулся Чичиков.

— Ах да, да! Нечто эдакое припоминается. Помню только, что торговали вы у меня неких крестьян, — сказал Леницын, — да вот только не упомню, чем же дело сие меж нами завершилось…

— Завершилось оно по обоюдному нашему согласию – сделкою. И продали вы мне, Фёдор Фёдорович, девять душ, да ни «неких», как вы изволили выразиться, а «мёртвых», тех, что по ревизским сказкам числились точно живые, — отвечал Чичиков, со значением заглядывая Леницыну в глаза, в коих вновь заплескалось беспокойство.

— Павел Иванович, голубчик, Бог с вами! Я себе подобного просто не смог бы и позволить, — сказал Леницын, растерянно улыбаясь, — но если подобная купчая и существует, то заключена она могла быть мною лишь при помутившемся рассудке…

— Полноте, полноте, друг мой! Я ведь вовсе не затем сюда явился, чтобы ловить вас и причинять всяческие неудобства. Нынче я пришёл к вам потому, что по словам Модеста Николаевича вы давно уж ищите, как бы затеять дело, способное всколыхнуть всю губернию и принесть при этом весьма и весьма достойный доход. Дело, к которому готовы приложить вы недюжинные свои способности и силы. Так вот я и явился до вас с подобною затеею и затея сия вот в чём…, — сказал Чичиков и склонясь к Фёдору Фёдоровичу, принялся поверять тому наиглавнейшую из своих тайн, о которой при иных обстоятельствах не стал бы рассказывать никому и никогда.

Конечно же, кто—либо не вполне знающий натуру нашего героя мог бы решить, что польстившись на обещанные Самосвистовым «смётанные в стоги миллионы» и решился Павел Иванович открыть Леницыну самые сокровенные пружины своего столь тщательно оберегаемого им от посторонних взоров предприятия, но тут всё совершенно было не так и иное послужило сему причиною. Один лишь Вишнепокромов, стоявший нынче на его пути, Вишнепокромов, коего без малейшего сожаления жаждал он раздавить точно гадкого червя, был сему виною. Посему Чичикову просто необходимо было напомнить губернатору о той хранившейся в верной его шкатулке со штучными выкладками из карельской берёзы купчей, о которой Леницын, конечно же, предпочёл бы и не вспоминать никогда.

Спору нет, риск тут был огромен, ведь Фёдор Фёдорович мог удариться в амбиции, возмутиться и воспользовавшись немалою своею в губернии властью упрятать Чичикова в острог, дабы и он и та злополучная купчая, столь нежданно явившаяся из небытия, сгинули бы уж для него навек. Однако, с другой стороны, и польза от сего вынужденного признания могла проистечь для Павла Ивановича немалая и состояла она в том, что Леницын, не желая огласки, всемерно поспособствовал бы скорейшему оформлению всех потребных Чичикову бумаг, желая обратить своих, да и всех прочих, приобретённых Павлом Ивановичем мертвецов в «живых» крестьян, коим через день другой подарят новую, пускай лишь на одной бумаге и заведённую жизнь. Разумеется, из числа сих «счастливцев» выключались те двадцать пять «мёртвых душ», что куплены были им давеча у Варвара Николаевича. Им так и суждено было навсегда оставаться мёртвыми, послуживши ловушкою для своего жадного и вероломного барина, что сам попался в те силки, которые вздумал он было расставлять на других. Потому как по жалобе, верно уж сочиняемой изворотливым юрисконсультом, грозило глупому Варвару Николаевичу обвинение в «злостном мошенничестве», за которое, как знал Чичиков, полагалось ни много, ни мало, а двадцать пять лет каторжных работ, как раз по году за каждую тысячу, что сумел выманить Вишнепокромов у Павла Ивановича.

Однако же в разговоре с Леницыным Чичиков и словом не обмолвился о ночном происшествии, бывшем в имении у Варвара Николаевича, справедливо полагая, что посвящать Фёдора Фёдоровича в сии обстоятельства и преждевременно и неразумно. Тем более, что рассказанная им губернатору «затея» вызвала у того неподдельные изумление и интерес, и Чичикову отнюдь не хотелось портить сие сложившееся у Леницына выгодное впечатление ненужными до поры подробностями.

— Поверьте, Павел Иванович, — сказал Леницын, выслушавши Чичикова и глядя на того разве что не с восхищением, — всё это просто не укладывается в обыденной моей голове! Поистине надобно обладать вашим недюжинным умом, дабы узревши невидимые связи суметь сплести их в одну хитроумную нить, дернувши за которую возможно получить столь внушительное состояние и пользу. Ведь недаром я всегда почитал вас натурою исключительною!

— Погодите, погодите, голубчик Фёдор Фёдорович! Сие была лишь присказка. Состояние и польза от оного могут выйти куда внушительнее, и замечу не только для меня одного, ежели поступим мы с вами таковым вот образом…, — отвечал Чичиков, принимаясь за изложение подсказанного Самосвистовым и забиравшего всю губернию плана.

И по мере того, как сказывал Павел Иванович обо всех тех ходах и движениях, что необходимы были по его разумению для достижения до заветной цели, а именно до тех поистине гигантских сумм, таившихся покуда неприбранными в ревизских сказках, забытых к подаче в нужный срок нерадивыми помещиками, становилось всё очевиднее, что Леницын не на шутку увлекся рассказанным Павлом Ивановичем планом, потому как и сам уж принялся давать весьма и весьма дельные замечания и советы.

Те благовидные предлоги, под которыми Павел Иванович предлагал затеять скупку в губернии «мёртвых душ», по мнению Леницына были недостаточно хороши.

— Думаю, любезный мой Павел Иванович, что ваше предложение потчевать помещиков моей губернии рассказами о введение в заблуждение вражеских лазутчиков не совсем убедительны. Ведь на таковую удочку подцепишь разве что совершеннейшего дурака. А нам с вами надобно, чтобы всё заработало в самые короткие сроки и действовало бы безотказно, да к тому же и сохраняемо было в тайне. Посему нам вовсе не нужно ничего никому объяснять, выдумывая для сего всяческие басни. Взгляните, сколько у меня даже и в дому скопилось всяческой корреспонденции, — сказал он, кивнувши в сторону письменного стола, по которому теснились сложенные в аккуратные стопки многочисленные пакеты, — так что нам с вами только и потребуется состряпать некое «предписание», либо «тайную директиву» на соответствующем сему делу формуляре, да и зарегистрировать его в нашем губернском управлении, подшивши как положено в нужном портфеле, словно бы присланное из Петербурга, вот собственно и всё. Тогда, ежели и случится, не приведи Господь, какая неприятность, пускай себе ищут, как да откуда, да кем сие «предписание» отправлено. С нас же, как говорится «и взятки гладки», потому как мы тут в губернии только одно и делаем – добросовестно отправляем свою должность, будучи подвластны высшему начальству и неукоснительно выполняя спущенные сверху указания. С помещиков же будем брать расписку о неразглашении совершаемых сделок, пригрозивши к тому же ещё и уголовным преследованием в отношении болтливых, так что уверяю вас, болтать не станут, ибо убоятся ответственности. А нам с вами только этого и надобно…