Ирина Одоевцева - Зеркало. Избранная проза

— Люка, — говорит он.

И в ответ вся комната наполняется словами, криком, шепотом, плачем, голосами Люки.

— Это твой ребенок, это твой ребенок, Тьери! Не уезжай. Я не могу жить без тебя. Тьери, Тьери! — с отчаянием, захлебываясь от слез, мешаясь, перебивая друг друга, с последней надеждой, совсем безнадежно, — Тьери, Тьери!..

День рождения Лоранс. Первый день своего рождения, который она действительно празднует. Прежде этот день только тяготил ее, притягивая к ней внимание домашних и знакомых, почти не замечавших Лоранс в обыкновенное время. Но тут все вдруг вспоминали о ней, пристально разглядывали, целовали, дарили несносные подарки. Она должна была благодарить, приседать в реверансе, повторять заученную фразу: «Спасибо, как раз о такой кукле я мечтала». Нет, она никогда не мечтала о куклах, она их терпеть не могла. Ими уже был набит весь шкаф для игрушек, а ей дарили все новых и новых.

Лоранс всегда надеялась, что забудут. Но утром входила англичанка, и, пожелав «many happy returns of the day» [168], объявляла, что сегодня занятий не будет и Лоранс может делать все что хочет. Но Лоранс хотела только, чтобы этот день скорее прошел. Она бродила по дому в нелепом платье из настоящих кружев с пышными голубыми бантами, стыдясь платья, бантов, дня рождения, себя. Бессознательно стыдясь даже того, что вообще родилась. Потом, когда она подросла, ей вместо кукол стали дарить книги и день рождения стал обыкновенным, скучным, будничным днем, только немного более скучным и будничным, чем остальные.

Но Люка любила праздники. Люка праздновала все, что только можно было праздновать. В особенности свои именины и день рождения. Значит, так и надо. Значит, нельзя иначе. И Лоранс просыпается празднично и радостно. Она надевает новое белое гладкое платье, такое, как у Люки в фильме, укладывает волосы локонами так, как Люка. Она идет в столовую. В этом платье, с этой прической гораздо веселее и спокойнее спускаться по лестнице, проходить по залу. Она улыбается себе в каждом встречном зеркале. Это действительно праздник. И отец помнит. А она немного боялась, что именно сегодня, когда ей так хочется поздравлений и подарков, он забудет. Но она уже на пороге встречает его.

— Поздравляю. Давай скорей решим, что тебе подарим.

Она садится напротив него и пьет кофе. Она уже припасла желание, но еще не смеет сказать.

— Что-нибудь очень хорошее, дорогое. Хочешь бриллиантовое кольцо или верховую лошадь?

Она трясет головой.

— Нет, нет, — и улыбается, чтобы скрыть смущение.

Герэн смотрит на нее. Не тем привычным безразлично-отцовским взглядом, который скользил по ней, почти не видя ее, а зорко, оценивая и взвешивая, как на чужую.

— Ты очень выросла. И очень переменилась. Совсем взрослая, — слова еще привычно отцовские, те, которые он уже часто говорил ей. Новое мнение о дочери еще не нашло себе выражения. Герэн быстро касается не то бумажника, не то сердца. Лоранс краснеет под его тяжелым взглядом и опускает глаза. — Ты кого-то напоминаешь мне, не могу только вспомнить кого. Ну а насчет подарка?

И Лоранс решается.

— Я хочу тебя просить, — она поднимает голову, — очень просить. Поставь памятник на могилу Людмилы Дэль.

Самое трудное сказано, и теперь она, спеша, доказывает, что это необходимо, справедливо, ведь отец сам говорил, что многим обязан Людмиле Дэль, что она спасла его.

— Пожалуйста, пожалуйста. Настоящий памятник. Статую. Как на площади. Закажи знаменитому скульптору.

Герэн удивлен.

— В виде ангела. Как в фильме.

— Но зачем ангел? Лучше просто ее статуя.

— Нет, непременно ангелом. Она была больше ангелом, чем женщиной. Я уже давно решила.

— Ты очень странная, — говорит Герэн. — Я тебя совсем не знаю. Ты забавнее, чем я думал. Могильный памятник ко дню рождения, — он снова смотрит на нее. — И знаешь, на кого ты похожа? Я догадался теперь. На эту самую Людмилу Дэль. Да, да, в ней было то же, что и в тебе. Что-то птичье, будто она только присела на стул, вспугнуть ее — и она улетит. И тот же какой-то внутренний переполох от слишком большой молодости. Она была такой в самом начале, когда я познакомился с ней. Потом это скоро прошло…

Он задумывается. Лоранс молчит, она не благодарит. Но это подарок, это второй подарок. Не менее чудесный, чем первый, — сходство с Люкой.

Герэн проводит рукой по гладкому черепу.

— Ну хорошо. Пусть памятник. Завтра же закажем. Но не кажется ли тебе, что надо спросить Дэля, захочет ли он ангела на могиле жены?

Лоранс кивает.

— Я спрошу его. Он придет сегодня. Ах, только бы он согласился.

Только бы согласился Павел Дэль. Лоранс ждет его, она волнуется. В этот сентябрьский день так жарко, так трудно волноваться.

Лакей ставит на стол крендель и семнадцать свечек, по числу лет Лоранс. Сейчас придет Павел Дэль, и они будут вместе пить шоколад с сбитыми сливками. И шоколад, и крендель, и свечи, и гирлянда вокруг стула — все как бывало у Люки.

Отец занят, он придет только к обеду. Будут гости. В спальне на постели уже лежит длинное тюлевое платье, купленное в любимом модном доме Люки, и парчовые туфельки на головокружительных каблуках, заказанные у сапожника Люки. Она встречается с Павлом Дэлем каждый день в кафе или в Люксембургском саду, но он редко бывает у нее. Дома, среди великолепия и пышности, Лоранс робеет и смущается, будто боится всех этих бронзовых грифонов, этих когтей и крыльев, и своего отражения в бесконечных зеркалах, и слишком ярких люстр, и скользких паркетов. Дома ей как-то еще труднее справиться со своими руками и ногами, даже со своим голосом, слишком тихим для этих больших гулких комнат.

Она ждет его в своей белой светлой комнате с лампой, глобусом, с книжными шкафами и старыми географическими картами по стенам. Она когда-то мечтала быть путешественником, исследователем полярных стран. С географическими картами и портретами Люки из журналов и увеличенными неумелыми любительскими снимками, которые принес ей Павел Дэль. Вот здесь Люка ест яблоко. Солнце освещает только ее открытый рот и белые зубы. Здесь Люка на теннисе. Здесь она читает книгу, как девочка, прилежно готовящая урок.

Лоранс стоит перед окном. Вот по этой улице, под этими каштанами пройдет Павел Дэль. Уже четыре часа. Неужели он опоздает, он, такой аккуратный? Как трудно ждать. Но он не опаздывает. Он уже идет. Она видит его издали. Она давно не смотрела на него издали, всегда вблизи, рядом, за столиком кафе. Она очень привыкла к нему, она не задумывалась о выражении его лица. Она помнила его лицо измученным и бледным, таким, как оно было, когда она ездила к нему в лечебницу. Таким оно осталось у нее в памяти. Ей казалось, что оно навсегда останется таким. Но вот она видит его, большого, широкоплечего, уверенно шагающего. Его загорелое лицо совершенно спокойно. Он держит в руках пакет, обернутый в голубую бумагу, и это веселое голубое пятно на его черном траурном пиджаке кажется Лоране оскорбительным. И когда он успел стать таким спокойным? Она встречалась с ним каждый день, а вот не заметила. Спокойным, почти веселым, как будто Люка не лежит в могиле. Голубой пакет — подарок ей, Лоранс. Но она не думает о нем, она думает о Павле Дэле. Как случилось, что он выкарабкался из такого горя? Значит, и после такого горя можно улыбаться, и это только выдумка, что умирают от любви? Но ей некогда думать, он уже здесь, перед ней, этот переживший такую любовь и такое горе Павел Дэль. Он, улыбаясь, поздравляет ее, желает ей счастья. И она благодарит его за поздравление.