Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2

Доктор Феррис никак не отреагировал на его слова. Он спокойно смотрел на доктора Стадлера, и это спокойствие придавало ему почти снисходительный вид.

— Доктор Стадлер, вы говорите так, будто эта книга адресована мыслящему читателю. Если бы это было действительно так, пришлось бы принять во внимание такие категории, как точность, обоснованность, логика и престиж науки. Но это не так. Она адресована народу. А вы всегда повторяли, что народ не поймет. — Он остановился, но доктор Стадлер молчал. — Может показаться, что книга не имеет никакой философской ценности, но она имеет огромную психологическую ценность.

— Не понимаю.

— Видите ли, доктор Стадлер, люди не хотят думать. Чем глубже они погружаются в свои заботы, тем меньше хотят думать. Но подсознательно они чувствуют, что должны думать, и чувствуют себя виноватыми. Поэтому они благословят и последуют советам любого, кто найдет оправдание их нежеланию мыслить; любого, кто превратит в добродетель — сверхинтеллектуальную добродетель — то, что они считают своим грехом, своей слабостью, своей виной.

— И вы потворствуете этому?

— Это путь к популярности.

— Зачем же вам популярность?

Феррис вскользь, как бы ненароком взглянул в лицо доктору Стадлеру.

— Мы государственное учреждение, — спокойно ответил он — существующее за счет налогоплательщиков.

— И поэтому вы проповедуете, что наука — сплошное мошенничество, которое необходимо искоренить!

— Именно к такому выводу можно прийти логическим путем, прочитав мою книгу. Но это не то заключение, которое они сделают.

— А как насчет позора для института в глазах мыслящих людей? Ведь они определенно еще остались где-то.

— Почему мы должны о них беспокоиться?

Доктор Стадлер мог бы счесть последнюю фразу чем-то не выходящим за пределы разумения, будь она произнесена с ненавистью, завистью или злобой, но отсутствие этих эмоций, небрежная легкость тона, легкость, предполагающая усмешку, поразили его, как внезапная вспышка чего-то нереального, пронзившего его леденящим ужасом.

Вы не следили за реакцией на мою книгу, доктор Стадлер? О ней отзывались весьма благосклонно.

— Да — именно в это невозможно поверить. Он должен был говорить так, будто это интеллигентная беседа, у него не было времени разобраться в своих чувствах. Я не в состоянии понять, почему все солидные научные журналы уделили вам такое внимание и как они посмели всерьез обсуждать вашу книгу. При Хыо Экстоне ни одно научное издание не осмелилось бы говорить о ней как о труде, к которому позволительно применить определение «философский».

Но Хью Экстона нет.

Доктор Стадлер почувствовал, что обязан сейчас произнести некие слова, — и надеялся, что сумеет закончить разговор до того, как поймет, что же это за слова.

— С другой стороны, продолжал доктор Феррис, реклама моей книги — а я уверен, что вы и не заметили такого пустяка, как реклама, содержит выдержки из весьма хвалебного письма, полученного мною от мистера Висли Мауча.

Да кто такой мистер Висли Мауч, черт возьми? Доктор Феррис улыбнулся:

Через год, доктор Стадлер, даже вы не зададите этого вопроса. Скажем так: мистер Мауч человек, в настоящее время занимающийся распределением нефти.

Что ж, предлагаю вам заняться своим делом. Работайте с мистером Маучем, пусть он занимается нефтью, что же касается идей, ими займусь я сам.

— Было бы любопытно определить демаркационную линию таким образом, — беззаботно заметил доктор Феррис. — Но раз уж речь зашла о моей книге, то стало быть, мы затронули сферу общественных отношений. — Он повернулся к доске, исписанной математическими формулами: — Доктор Стадлер, будет катастрофой, если вы позволите этой сфере отвлечь вас от работы, выполнить которую можете вы один.

Это было сказано с подобострастным уважением, и доктор Стадлер не мог понять, почему в этих словах он расслышал: «Не лезь не в свое дело». Он почувствовал внезапное раздражение и направил его против себя самого, сердито решив, что надо отбросить эти подозрения.

— Общественные отношения? — презрительно произнес он. — Я не нахожу в вашей книге никакой практической цели. Я не понимаю, в чем ее предназначение.

— Не понимаете? — Доктор Феррис быстро взглянул в лицо доктору Стадлеру. Наглый блеск в глазах был слишком кратким, чтобы можно было с уверенностью сказать, что этот блеск имел место.

— Я не могу позволить себе считать, что некоторые вещи возможны в цивилизованном обществе, — строго пояснил доктор Стадлер.

— Необычайно точно подмечено! — воскликнул Феррис. — Вы не можете себе этого позволить. — Доктор Феррис поднялся, давая понять, что разговор окончен. — Прошу вас, доктор Стадлер, сразу же свяжитесь со мной, если что-нибудь в институте причинит вам неудобства, — сказал он. — Всегда к вашим услугам.

Понимая, что последнее слово должно остаться за ним, и подавив в себе постыдное осознание, что он прибегает к дешевому приему, доктор Стадлер саркастически-грубым тоном произнес:

— В следующий раз, когда я вас вызову, позаботьтесь о том, чтобы ваша машина была исправна.

— Конечно, доктор Стадлер. Уверяю вас, что это не повторится, и еще раз приношу свои извинения, — ответил Феррис, словно это была реплика из заученной роли, словно ему льстило, что доктор Стадлер наконец-то усвоил, как должны разговаривать современные люди. — Моя машина причиняет мне массу неприятностей, она разваливается на части, и не так давно я заказал себе новую, самую лучшую модель, «хэммонд» с откидным верхом, но на прошлой неделе Лоуренс Хэммонд отошел от дел без всяких причин и предупреждений, так что я завяз. Эти подонки все время куда-то исчезают. С этим нужно что-то делать.

Феррис ушел. Доктор Стадлер сгорбился за столом, испытывая одно-единственное отчаянное желание — чтобы его никто не видел. Он чувствовал смутную боль, смешанную с отчаянным чувством, что никто, никто из тех, кем он дорожил, больше не захочет его видеть.

Он знал слова, которых так и не произнес. Он не сказал, что выступит с публичным опровержением и от имени института отречется от этой книги. Он не сказал этого, поскольку боялся открыть для себя, что его угроза никак не подействует на Ферриса, что слово Роберта Стадлера не имеет силы. И чем больше он убеждал себя, что позже обязательно рассмотрит вопрос о публичном опровержении, тем отчетливее понимал, что не сделает этого.

Он взял книжку и швырнул ее в мусорную корзину.

Внезапно он мысленно увидел лицо — настолько отчетливо, что мог разглядеть каждую черточку, — молодое лицо, вспоминать которое не разрешал себе уже много лет.

Нет, подумал Стадлер, он не мог прочитать эту книгу, он умер, он наверняка давным-давно умер.