Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2

Он подумал — с горьким изумлением и впервые, — что счастливую гордость, которую он когда-то чувствовал, порождало его уважение к людям, к значимости их восхищения и их суждения. Он больше не испытывал этого. Нет таких людей, думал Реардэн, чьему взору он бы хотел открыть эту надпись.

Он резко отвернулся от окна. Схватил пальто — резким размашистым жестом, предназначенным для того, чтобы втолкнуть себя назад, в состояние действия. Запахнув обе полы, он резко затянул пояс и торопливо, быстрым щелчком выключил свет на выходе, из кабинета. Распахнул дверь — и остановился. В углу полутемной приемной горела лампа. На краю стола в позе терпеливого ожидания сидел человек; это был Франциско Д'Анкония.

Реардэн уловил краткий миг, когда Франциско, не двигаясь, взглянул на него с тенью улыбки, похожей на перемигивание между конспираторами, которые понимали секрет, но не подавали виду. Это мгновение было, пожалуй, слишком кратким, потому что ему показалось, что Франциско сразу же поднялся — вежливо и почтительно. Его поза предполагала строгую официальность, отрицание любой попытки фамильярности, но он не произнес ни слова приветствия или хотя бы объяснения — а такое возможно только между близкими людьми. Реардэн спросил суровым тоном:

— Что вы здесь делаете?

— Я подумал, что вы захотите встретиться со мной сегодня вечером, мистер Реардэн.

— Почему?

— По той же причине, которая задержала вас допоздна в кабинете. Вы не работали.

— Как долго вы здесь просидели?

— Час, может быть, два.

— Почему же вы не постучались?

— А вы позволили бы мне войти?

— Слишком поздно задавать этот вопрос.

— Мне уйти, мистер Реардэн? Реардэн указал на дверь кабинета:

— Входите.

Включая свет и неторопливо двигаясь по кабинету, Реардэн решил ничего не чувствовать, но он чувствовал, как вновь обретает жизнь, — к нему возвращалось напряженное душевное возбуждение, причины которого он не мог определить. Про себя он произносил лишь одно слово: «Осторожно!»

Он сел на край стола, закинул ногу на ногу, посмотрел на Франциско, который почтительно стоял перед ним, и спросил с холодной улыбкой:

— Зачем вы пришли?

— Вы не хотите, чтобы я отвечал, мистер Реардэн. Вы не признаетесь ни мне, ни себе, как безнадежно одиноки в этот вечер. Не спрашивайте, и вам не придется отрицать это. Просто примите, что я это знаю.

Напряженный, как струна, один конец которой натягивает возмущение наглостью, а другой — восхищение прямотой, Реардэн ответил:

— Если хотите… Что же должен значить для меня тот факт, что вы об этом знаете?

— То, что я заинтересован этим, мистер Реардэн. Я единственный человек в вашем окружении, которому это небезразлично.

— Зачем вам интересоваться и беспокоиться? И зачем мне ваша помощь?

— Затем что нелегко проклинать человека, который много значил для вас.

— Я не стал бы проклинать вас, если бы вы держались от меня подальше.

Глаза Франциско слегка расширились, он усмехнулся и сказал:

— Я говорил о мистере Денеггере.

Мгновение Реардэн выглядел так, словно хотел ударить себя по лицу, затем тихо засмеялся и сказал:

— Хорошо. Садитесь.

Он помолчал, ожидая, как Франциско воспользуется этой ситуацией, но тот молча повиновался, с улыбкой, выглядевшей, как ни странно, ребячески: это было выражение торжества и благодарности.

— Я не проклинаю Кена Денеггера, — произнес Реардэн.

— Не проклинаете?

Казалось, оба слова слились в одно; они были произнесены очень медленно, почти осторожно, на лице Франциско не осталось и тени улыбки.

— Нет. Если он сломался, не мне его судить.

— Сломался?..

А что, разве не так?

Франциско откинулся назад; его улыбка вернулась, но она была печальной.

— Какими будут последствия его исчезновения для вас?

— Мне придется больше работать. Вот и все.

Франциско взглянул на стальной мост, черными штрихами вырисовывающийся сквозь красный пар за окном, и, указывая на него, произнес:

— У каждой из этих балок есть предел нагрузки, которую она может вынести. Каков ваш предел?

Реардэн засмеялся:

— Так вот чего вы боитесь? Из-за этого вы пришли? Испугались, что я сломаюсь? Захотели спасти меня, как Дэгни Таггарт хотела спасти Кена Денеггера? Она попыталась, но не смогла.

— Попыталась? Я этого не знал. Мы во многом несогласны с мисс Таггарт.

— Не беспокойтесь. Я не собираюсь исчезнуть. Пусть все сдаются и бросают работу. Я не брошу. Я не знаю своего предела и не интересуюсь этим. Все, что мне нужно знать, это что меня нельзя остановить.

— Любого человека можно остановить, мистер Реардэн.

— Как?

— Это лишь вопрос понимания движущей силы человека.

— И что это такое?

— Вы должны знать, мистер Реардэн. Вы один из последних нравственных людей в мире.

Реардэн горько усмехнулся:

— Меня называли как угодно, только не нравственным. Вы ошибаетесь. Вы даже не представляете себе, как ошибаетесь.

— Вы уверены?

— Я знаю. Что заставило вас произнести слово «нравственный»? Франциско показал на рудники за окном:

— Это.

Реардэн довольно долго, не двигаясь, смотрел на него, затем спросил:

— Что вы имеете в виду?

— Если хотите увидеть такой абстрактный принцип, как нравственность, в материальной форме — вот он. Посмотрите, мистер Реардэн. Каждая балка, каждая труба, провод и клапан созданы благодаря выбору: правильно или нет? Вам нужно было выбрать правильное и лучшее из того, что было вам известно, — лучшее для вашей цели, то есть производства стали, — а затем двигаться дальше и расширять знание, работать все лучше и лучше, считая достижение цели мерилом оценки. Вам нужно было действовать на основе собственного суждения, нужно было обладать способностью судить, мужеством стоять на своем и беспощадно подчиняться закону — делать правильно, делать лучшее, что в ваших силах. Ничто не могло заставить вас действовать вопреки своему суждению, и вы бы отвергли как зло любого, кто попытался бы убедить вас, что лучший способ разогреть печь — наполнить ее льдом. Миллионы людей, целое государство не смогли удержать вас от производства вашего металла — потому что вы обладали знанием о его высочайшей ценности и силой, которую дает знание. Но мне интересно, мистер Реардэн, почему вы живете по одному моральному кодексу, когда имеете дело с природой, и по другому, когда имеете дело с людьми?

Реардэн так пристально смотрел на Франциско, что вопрос прозвучал медленно, словно само произнесение слов требовало больших усилий и сосредоточенности:

— Что вы имеете в виду?

— Почему вы не придерживаетесь цели своей жизни так же четко и неуклонно, как цели своих заводов?

— Что вы имеете в виду?