Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2

— Ты покончишь с этим, оставишь ее! Ты не будешь с ней встречаться!

— Лилиан, если ты хочешь обсудить это, тебе лучше понять: ничто не заставит меня покончить с этим.

— Но я требую!

— Я уже сказал: ты можешь требовать чего угодно, но не этого!

Он заметил в ее глазах отражение растущего ужаса. В ее взгляде не было понимания, в нем горела ярость — Лилиан отказывалась понимать, она словно хотела превратить свою ярость в щит и надеялась не на то, что этот щит спасет ее от реальности, а на то, что реальность перестанет существовать.

— Но я вправе требовать этого от тебя! Твоя жизнь принадлежит мне. Она — моя. Моя, ты клялся в этом! Ты обещал служить моему счастью. Не своему, а моему! Что ты для меня сделал? Ты ничего мне не дал, ничем не пожертвовал, тебя ничто не интересовало, кроме себя, — твоя работа, твои заводы, твой талант, твоя любовница! А как же я? За мной право первенства! Я требую оплаты! Мой счет — это ты!

Выражение лица Реардэна заставило ее голос подняться на самые верхние ноты от страха. Она не видела ни злости, ни страдания, ни вины, его взгляд воздвиг лишь одно непреодолимое препятствие: стену безразличия.

— Ты подумал обо мне? — прокричала она ему в лицо. — Подумал, что ты делаешь со мной? Ты не имеешь права продолжать эту связь, ты проводишь меня через все круги ада каждый раз, когда спишь с этой женщиной. Я не могу этого вынести, не могу думать об этом! Ты хочешь принести меня в жертву своей животной страсти. Неужели ты настолько жесток и эгоистичен? Ты получаешь удовольствие ценой моих страданий? Ты не откажешься от этого, хотя это причиняет мне такую боль?

Чувствуя бессмысленность своего удивления, Реардэн лицезрел то, что раньше едва замечал. Сейчас он видел уродливую пустоту, бессмысленность мольбы о жалости и сострадании, произносимой требовательным тоном бушующей ненависти.

— Лилиан, — очень тихо сказал он, — я не откажусь от этого даже ценой твоей жизни.

Она услышала это. Она услышала в его словах больше, чем он мог знать. Его удивило, что она не закричала в ответ, а напротив, успокоилась.

— Ты не имеешь права… — уныло сказала она. И в этих словах была поразительная беспомощность человека, который знает, что его слова бессмысленны.

— Каковы бы ни были твои права на меня, — сказал он, — никто не может требовать от другого, чтобы тот уничтожил себя.

— Неужели она так много для тебя значит?

— Намного больше.

По лицу Лилиан было видно, что к ней вернулась способность думать, так как на нем проступило коварство. Она молчала.

— Лилиан, я рад, что ты знаешь правду. Сейчас, все понимая, ты можешь выбирать. Ты можешь развестись со мной или попросить, чтобы все оставалось по-прежнему. Это твой единственный выбор, все, что я могу тебе предложить. Думаю, ты знаешь, что я хочу развестись. Но мне не нужны жертвы. Не знаю, какие выгоды ты видишь в нашем браке, но если они существуют, я не буду настаивать на разводе. Не знаю, зачем я тебе нужен, не знаю, что я для тебя значу. Не знаю, к чему ты стремишься, в чем твое счастье и чего ты добиваешься, находясь в невыносимом для нас обоих, я думаю, положении. По моим понятиям, тебе следовало бы развестись со мной давным-давно. По моим понятиям, сохранение нашего брака стало жестоким обманом. Но у меня не такие принципы, как у тебя. Я не понимаю их и никогда не понимал, но приму. Если такова твоя любовь ко мне, если положение моей жены имеет для тебя значение, я не откажу тебе в этом. Это я нарушил обещание, и я постараюсь загладить свою вину, насколько смогу. Конечно, я мог бы подкупить одного из нынешних судей и добиться развода в любой момент, как только пожелаю. Но я не сделаю этого. Я сдержу свое слово, если ты хочешь, но только таким образом. Выбирай, но если решишь остаться со мной, ты не должна говорить о ней, не должна подавать виду, что все знаешь, когда встретишь ее. Ты не должна касаться этой стороны моей жизни.

Она молча смотрела на него, немного ссутулившись, как будто небрежностью позы хотела выразить свое пренебрежение, как будто не хотела ради него сохранять изящество.

— Мисс Дэгни Таггарт… — сказала она и усмехнулась. — Сверхженщина, которую заурядные жены не смели ни в чем заподозрить. Женщина, которую не интересовало ничего, кроме бизнеса, и которая вела дела с мужчинами, словно была мужчиной. Женщина сильного духа, которая платонически восхищалась тобой, просто твоим гением, твоими заводами и твоим сплавом! — Она усмехнулась. — Мне следовало знать, что она просто самка, которая хотела тебя так же, как любая другая, потому что ты так же искусен в постели, как и в работе, насколько я могу судить. И она оценила это выше, чем я, она ценит мастерство в любой области и, возможно, не пропустила ни одного стрелочника на своей дороге!

Она остановилась, потому что впервые в жизни увидела лицо человека, способного на убийство. Но Реардэн не смотрел на нее. Она вообще не была уверена, что он ее видел или слышал ее голос.

Он слышал свой голос, говорящий слова, слишком похожие на эти, Дэгни в освещенной полосками солнечного света спальне дома Эллиса Вайета. Он видел внутренним зрением ночи с Дэгни и ее лицо в те мгновения, когда его тело расставалось с ее телом, когда она лежала без движения и от ее лица исходило сияние, сияние молодости, раннего утра, благодарности за то, что живешь. Он видел лицо Лилиан, каким оно было, когда она лежала с ним в постели, — безжизненная маска с уклончивым взглядом, едва заметной презрительной усмешкой на губах — выражением, которое разделяло вину в совершении чего-то непристойного. Он видел, кто был обвинителем, а кто — обвиняемым; он понял, насколько постыдно позволять, чтобы бессилие считало самое себя добродетелью, а полноту жизненных сил — пороком; с необычайной ясностью, потрясенный мгновенным озарением, он ощутил все безобразие того, во что когда-то верил.

Это был лишь миг, понимание, не получившее словесной оболочки, знание, пришедшее как чувство, без осмысления. Потрясение вернуло его к выражению лица Лилиан и звуку ее голоса. Неожиданно она показалась ему посторонним человеком, с которым нужно выяснить все немедленно и окончательно.

— Лилиан, — сказал он ровным голосом, не удостоив ее даже гнева, — ты не имеешь права говорить о ней со мной. Если ты попытаешься еще раз, я отвечу тебе, как ответил бы хулигану: я тебя ударю. Ни ты, ни кто-либо другой не смеет обсуждать ее.

Она взглянула на него.

— Неужели? — Ее вопрос прозвучал до странности обыденно, будто слово было подброшено в воздух, а в ее сознании появился крючок, чтобы поймать его. Казалось, она обдумывала неожиданную мысль.

Он сказал тихим голосом человека, уставшего удивляться:

— Я думал, ты будешь рада узнать правду. Я думал, ты предпочитаешь знать ради любви или уважения, которое питала ко мне, что если я и предал тебя, то не пошло и банально. Я предал тебя не ради какой-нибудь хористки, а ради самого чистого и серьезного чувства в моей жизни.