Нагиб Махфуз - Предания нашей улицы

Он повернулся и вскоре исчез в темноте. Кадри воскликнул:

— Ты несправедлив ко мне, отец!

— Не обращай внимания на то, что он сказал. Иди сюда, а ты, Хумам, ступай.

— Я хотел бы, — преодолевая смущение, сказал Хумам, — чтобы со мной пошел брат.

— Он последует за тобой. Кадри в бешенстве прокричал:

— Почему такая несправедливость? Почему он предпочел его мне? Он так же не знает его, как и меня! Почему же именно его он позвал?

Адхам подтолкнул Хумама:

— Иди!

Хумам отправился, а Умейма прошептала ему вслед:

— Да сохранит тебя Бог!

Она, обливаясь слезами, обняла Кадри, но тот высвободился из ее объятий и побежал вслед за Хумамом. Адхам прикрикнул на него:

— Вернись, Кадри! Подумай о своем будущем! Никакая сила меня не вернет! — злобно отозвался Кадри.

Умейма громко заплакала. Вслед за ней в доме захныкали малыши.

Кадри, ускорив шаг, нагнал брата и увидел неподалеку от него фигуру Идриса, который шел, держа за руку Хинд. Когда они подошли к воротам Большого дома, Идрис подтолкнул Кадри, чтобы тот стал слева от Хумама, а Хинд поставил справа от него, затем, отступив немного назад, прокричал:

— Эй, дядюшка Керим! Открывай! Внуки пришли увидеться с дедом!

Ворота отворились, появился Керим с фонарем в руке:

— Мой господин просит Хумама войти!

— А вот его брат Кадри! — воскликнул Идрис. — А это — Хинд, как две капли воды похожая на мою мать, которая умерла в слезах.

Дядюшка Керим вежливо сказал:

— Ты же знаешь, господин Идрис, что в этот дом может войти лишь тот, кому это дозволено, — и указал на Хумама.

Хумам вошел. За ним, держа за руку Хинд, последовал Кадри. Но вдруг из глубины сада раздался так хорошо знакомый Идрису властный голос:

— Эй вы двое! Ступайте прочь, презренные!

Кадри и Хинд словно приросли к земле. Ворота закрылись. Идрис обхватил детей своими ручищами и переспросил дрожащим от гнева голосом:

— Что значит «презренные»?

Хинд заплакала, а Кадри резко обернулся к Идрису и скинул его руки с себя и с Хинд, которая тотчас же убежала и скрылась во тьме. Идрис отпрянул назад, размахнулся и ударил Кадри кулаком. Несмотря на всю силу удара, юноша сумел удержаться на ногах и в свою очередь нанес Идрису еще более мощный удар. Жестокая, немилосердная схватка завязалась под стенами Большого дома.

— Я убью тебя, сын блудницы! — Я сам убью тебя!

Тумаки градом сыпались с обеих сторон, пока у Кадри не потекла кровь из носа и изо рта Тут примчался Адхам и закричал:

— Отпусти моего сына, Идрис!

— Я прикончу этого негодяя! — прорычал в ответ Идрис.

— Не смей! Если ты причинишь ему зло, тебе не жить! Прибежавшая мать Хинд бросилась к мужу, причитая:

— Хинд убежала! Скорее, Идрис, догони ее, пока не поздно!

Адхам кинулся разнимать дерущихся.

— Идрис, опомнись, он ни в чем не виноват он ее не трогал! Хинд честная девушка, а ты ее так напутал, что она сбежала! Теперь скорей догоняй ее!

Адхам схватил за руку Кадри, и они заторопились домой, где Умейма не находила себе места от отчаяния и была близка к обмороку. А Идрис бросился бежать со всех ног, и в темноте был слышен лишь его голос, зовущий Хинд.

Ночь в саду удивительно меняла свой облик, становясь прохладной и благоуханной. Воздух был напоен ароматами цветов и растений. Хумам шел за дядюшкой Керимом по обсаженной кустами жасмина аллее, которая вела к саламлику. [12] Саламлик — комната для приема гостей в мужской части дома. Потрясенный окружающей его красотой, юноша испытывал одновременно гордость, и печаль, и глубокую любовь к этому месту. Он чувствовал, что приближается решительная минута его жизни. Сквозь ставни некоторых окон пробивался свет. Яркая полоса света, падавшего из открытой двери, стелилась по садовой дорожке. Сердце Хумама гулко забилось, когда он попытался представить себе жизнь, протекавшую за этими окнами. Какова она и кто обитатели этого дома? Сердце его заколотилось еще сильнее, когда он осознал удивительную истину ведь он отпрыск этого дома, частица этой жизни. И он здесь для того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу. Именно для этого пришел он сюда, одетый в простенькую синюю галабею и поношенную такию, [13] Такия — круглая шерстяная шапочка. ступая босыми ногами по земле.

Они поднялись по лестнице в саламлик, свернули направо и очутились перед маленькой дверью, за которой была еще одна лестница. Молча, затаив дыхание Хумам взошел по ступенькам и очутился в большой зале, освещенной лампадой, подвешенной на цепи к расписанному потолку. Керим подвел юношу к большой закрытой двери, и Хумам подумал: «Возможно, на этом самом месте двадцать лет назад стояла моя мать, наблюдая за тем, как отец пробирается в покои Габалауи… Какое ужасное воспоминание!»

Дядюшка Керим осторожно постучал в дверь, испрашивая разрешения войти, затем легонько толкнул створку и, отойдя в сторону, подтолкнул Хумама вперед. Юноша вошел, испытывая страх и робость. Он не услышал звука закрываемой за ним двери, глаза его различали лишь неясный свет, исходивший из углов и с потолка комнаты. Потом он разглядел у стены напротив диван, а на нем сидящего человека. Хумам никогда не видел своего деда, но он ни на мгновение не усомнился в том, что это он. Кем же еще мог быть этот великан, как не его дедом, о котором он слышал столько удивительного! Хумам приблизился к дивану и встретился глазами со взглядом деда. Исходящая из этого взгляда властность заставила Хумама забыть обо веем на свете и в то же время вселила в его сердце спокойствие и уверенность. Он склонился, почти коснувшись лбом края дивана, и протянул руку. Дед подал ему свою, и Хумам, благоговейно поцеловав ее, с неожиданной смелостью сказал:

— Добрый вечер, дедушка!

Зычный, но ласковый голос ответил ему:

— Добро пожаловать, сынок, садись!

Хумам осторожно примостился на краешке стула, стоявшего справа от дивана.

— Располагайся удобнее.

С радостно бьющимся сердцем Хумам, бормоча слова благодарности, уселся поглубже. Воцарилось молчание. Юноша, потупив взор, рассматривал узоры ковра у себя под ногами. Он ощущал на себе взгляд деда, как ощущает человек падающие на него лучи солнца. Вдруг внимание его привлекла ниша в стене. В груди у него защемило, когда он заметил в ней дверцу. Дед спросил:

— Что знаешь ты об этой дверце?

У Хумама затряслись поджилки. Потрясенный проницательностью деда, он, заикаясь, ответил:

— Я знаю, что она положила начало нашим несчастьям.

— А что ты думал о своем деде, слушая эту историю? Юноша открыл рот, но дед перебил его:

— Говори только правду!

Резкий тон испугал Хумама, и он постарался говорить как можно искренней:

— Поступок отца показался мне большой ошибкой, а кара, которая его постигла, чрезмерно суровой.