Нагиб Махфуз - Предания нашей улицы

— Говори же, — понукал его управляющий, — что все это значит? Может, ты сошел с ума?

— Я, слава Аллаху, в здравом уме, — мрачно произнес Касем.

— Что-то не верится. Почему ты решился на это преступное дело? Ведь ты избавился от бедности с тех пор, как эта сумасшедшая взяла тебя в мужья. Чего же тебе еще надо?

— Я ничего не хочу для себя лично! Управляющий посмотрел на Лахиту, словно призывая его в свидетели того, какую ерунду городит парень, затем снова перевел возмущенный взгляд как Касема и завопил:

— Так зачем ты это сделал?

— Я хотел лишь справедливости!

Глаза управляющего подозрительно сощурились.

— Может быть, ты рассчитываешь, что родство твоей жены с ханум спасет тебя?

— Нет, господин, я не рассчитываю на это.

— Разве ты футувва, который может бросить вызов всем другим футуввам улицы?

— Конечно, нет, господин! Управляющий не выдержал:

— Так скажи, что ты безумец, и кончим на этом!

— Я в здравом уме.

— Почему же ты подал иск на меня?

— Я хотел справедливости.

— Для кого?

После короткого раздумья Касем ответил: Для всех!

— А тебе-то какое дело до всех? — недоуменно спросил управляющий.

Касем, опьяненный собственной смелостью, ответил:

— Я хочу претворить в жизнь условия, завещанные владельцем имения.

— И ты, бродяга, осмеливаешься говорить об условиях владельца? — вскричал возмущенный управляющий.

— Он наш общий дед, — спокойно ответил Касем.

Тут Рифат вскочил и изо всех сил ударил Касема по лицу опахалом от мух, которое держал в руке.

— Наш дед! Да среди вас нет ни одного, кто знает своего отца, а каждый нахально заявляет «наш дед». Вы воры, бродяги и негодяи. Твоя наглость переходит всякие пределы. Ты надеешься, что в этом доме окажут покровительство тебе и твоей жене, но и дворовый пес лишается милости, если укусит руку хозяина.

Лахита, желая успокоить разбушевавшегося Рифата, стал уговаривать его:

— Сядь и успокойся, не стоит расстраиваться из-за какого-то ничтожества!

Управляющий с трясущимися от гнева губами сел на диван.

— Даже бродяги уже зарятся на имение и, потеряв всякий стыд, говорят «наш дед».

Лахита согласился с управляющим:

— Видно, правду говорят жители нашей улицы о бродягах. Прискорбно то, что улица наша сама устремляется к своей погибели. — И, обернувшись к Касему, добавил: — Твой отец был моим помощником, так не вынуждай меня убить тебя!

А Рифат воскликнул:

— За то, что он сделал, он заслуживает не просто смерти, а гораздо более жестокого наказания. Если бы не ханум, его уже давно не было бы в живых!

Лахита решил продолжить допрос:

— Скажи-ка, парень, кто стоит за тобой? Лицо Касема еще горело от удара опахалом.

— Что ты имеешь в виду, господин? — спросил он.

— Кто надоумил тебя подать иск?

— Я сам пришел к этой мысли.

— Ты был простым пастухом. Потом судьба улыбнулась тебе, а тебе все мало?

— Я хочу справедливости! Справедливости, муаллим! Управляющий заскрипел зубами от ярости.

— Справедливости?! Собаки! Подлецы! Когда вы собираетесь разорить и разграбить имение, вы всегда говорите о справедливости!

И, повернувшись к Лахите, приказал:

— Допрашивай его, пока не сознается!

И снова Лахита вкрадчивым и угрожающим голосом спросил:

— Так кто же тебя надоумил?

Со скрытым вызовом Касем ответил:

— Наш дед!

— ?!

— Перечитай условия владения, и ты убедишься, что именно он надоумил меня!

Рифат снова вскочил с дивана и завопил:

— Убери его с моих глаз, вышвырни его прочь! Лахита поднялся и, взяв Касема за руку, повел к двери.

Он железной хваткой сжимал ему руку, но Касем молча терпел боль. Лахита прошептал ему на ухо:

— Образумься, подумай о себе. Не вынуждай меня выпустить из тебя кровь!

Вернувшись домой, Касем застал там Закарию и Увейса, а также Хасана, Садека, Аграму, Шаабана, Лбу Фисаду и Хамруша, которые встретили его вопросительными и сочувственными взглядами.

— Разве я не предупреждал тебя? — спросил Увейс, когда Касем сел рядом с Камар.

— Подожди, дядя, дай ему прийти в себя, — остановила его Камар.

Но Увейс не слушал ее.

— Он сам виноват в своих несчастьях!

Закария, изучающе вглядываясь в лицо племянника, проговорил:

— Тебя оскорбили, сын моего брата. Я знаю тебя, как самого себя. Я вижу, тебя унизили!

— Если бы не Амина-ханум, ты не вернулся бы сюда целым и невредимым! — воскликнул Увейс.

— Нас предал проклятый адвокат, — обведя глазами лица друзей, сказал Касем.

Лица юношей посуровели, они обменялись тревожными взглядами. Никто еще не произнес ни слова, как Увейс предложил:

— Расходитесь с миром, пусть каждый молит Аллаха о спасении!

Но Хасан спросил:

— Что ты скажешь, сын моего дяди?

Подумав, Касем ответил:

— Не скрою, нам грозит смерть. Поэтому каждый из нас волен отказаться от участия в этом деле.

— Пусть этим все и кончится, — заметил Закария. Но Касем спокойно и решительно возразил:

— Я не брошу начатого, какими бы ни были последствия. Я такой же сын нашей улицы, как Габаль и Рифаа, и должен выполнить волю деда!

Разгневанный Увейс поднялся и, направляясь к выходу, сказал:

— Этот человек безумец! Да поможет тебе Аллах, дочь моего брата!

Садек вскочил и, подойдя к Касему, поцеловал его в лоб.

— Этими словами ты вернул мне веру в себя! А Хасан решительно заявил:

— На нашей улице убивают из-за миллима, а то и вовсе ни за что. Чего же бояться смерти за правое дело?

В этот момент послышался голос Савариса, который звал Закарию. Закария высунулся из окна и пригласил футувву зайти. Саварис вошел в дом, сел с угрюмым видом и пробурчал:

— Я и не знал, что в нашем квартале объявился еще один футувва!

Закария извиняющимся тоном пробормотал:

— Все не так, как тебе рассказали, муаллим.

— То, что мне рассказали, гораздо хуже!

— Шайтан сбил с панталыку наших детей! — заохал Закария.

— Лахита рассказал мне ужасные вещи о твоем племянничке, — продолжал Саварис. — Я считал его разумным юношей, а оказалось, он безумнее любого безумца. Слушайте меня внимательно. Если я не приму мер, то Лахита сам вас проучит. Но я никому не позволю ущемлять мое достоинство. Каждый должен знать свое место. И горе тому, кто будет проявлять упорство.

Саварис запретил друзьям Касема бывать в его доме. Он сам взялся следить за ними и расправлялся с каждым, кто осмеливался нарушить его запрет. Приблизившегося к дому Касема Садека он ударил, Абу Фисаде дал затрещину, Закарии велел не выпускать Касема из дома, пока буря не утихнет.

Так Касем оказался узником в собственном доме. Никто, кроме Хасана, не приходил навестить его. Но никакая сила на нашей улице не может заточить в тюрьму новости.