Нагиб Махфуз - Предания нашей улицы

— Милости просим в нашу кофейню!

Кофейня находилась как раз на стыке кварталов Касем и Рифаа. Большинство клиентов ее составляли владельцы ручных тележек и другие бедняки. Арафа сквозь решутку окна рассматривал девушку. Ее смуглое лицо, обрамленное черным покрывалом было прекрасно. Темно-коричневая галабея ниспадала до пят и подол ее волочился по земле, когда девушка, выполняя чью-либо просьбу, отходила или же возвращалась с пустым стаканом. И эта скромная галабея и стройная фигурка и глаза медового цвета — все было бы прекрасно, если бы не левый глаз, красный и опухший, видимо, от трахомы или от попавшей грязи. Судя по сходству со стариком, она его дочь. Как видно, родилась она, когда отец был уже в почтенном возрасте. Это часто случается на нашей улице. Ни минуты не колеблясь, Арафа крикнул:

— Хозяюшка! Стакан чаю, пожалуйста!

Девушка поискала его глазами и, найдя, быстро наполнила стакан из чайника, наполовину присыпанного золой, чтобы не остывал. Подошла к окну и протянула стакан. Арафа улыбнулся.

— Спасибо! Сколько с меня?

— Два миллима!

— Дорого! Но для тебя не жалко. Девушка протестующе проговорила:

— В большой кофейне чай стоит пять миллимов, хотя он ничем не лучше того, что ты пьешь.

И, не дожидаясь ответа, отошла, а Арафа принялся прихлебывать чай, не отводя от девушки взгляда. Какое было бы счастье обладать этой юной красавицей! А глаз ее так просто вылечить! Правда, для женитьбы требуются деньги, а их-то и не хватит. Подвал уже полностью обставлен, а Ханаш может спать где хочет, либо в гостиной, либо в коридоре, но с условием, что сначала он изгонит из подвала всех клопов.

Вдруг внимание Арафы привлек гул голосов, и он увидел, что все прохожие остановились и глядят в конец улицы. Люди перешептывались: «Сантури… Сантури». Арафа тоже посмотрел в ту сторону, насколько ему позволяла оконная рама, и увидел футувву, шедшего в окружении подручных. Когда Сантури проходил мимо новой кофейни, взгляд его упал на девушку, и он спросил одного из своих людей: Кто такая?

— Аватыф, дочь дядюшки Шакруна!

Сантури причмокнул губами в знак одобрения и проследовал в свой квартал. Арафа ощутил беспокойство. Он помахал девушке пустым стаканом. Легким шагом она подошла к нему, взяла стакан и деньги, а он, указывая подбородком в сторону удалявшегося футуввы, спросил:

— Тебе ничего не угрожает?

Девушка рассмеялась и, уже повернувшись, чтобы уйти, ответила:

— Если потребуется, я обращусь за помощью к тебе. Поможешь?

Ее насмешка задела его. Насмешка была скорее грустной, чем вызывающей, и это еще больше усилило его беспокойство. Тут он услышал голос Ханаша, зовущий его, спрыгнул с тахты на пол и пошел во внутреннюю комнату.

Число клиентов Арафы росло день ото дня. Но ни одному из них не радовалось его сердце так, как обрадовалось оно Аватыф, когда она появилась однажды в его подвале. Он даже забыл принять тот полный достоинства вид, который обычно напускал на себя в присутствии клиентов, и радостно бросился ей навстречу. Усадил ее на тюфячок перед собой, а сам присел на корточки. Не помня себя от радости, говорил ей приветливые слова и не отрывал от нее глаз. Когда же взгляд его остановился на левом глазе девушки, которого почти не было видно из-за опухшего века, с упреком сказал:

— Ты, красавица, очень запустила свой глаз, ведь он был красным еще в тот день, когда я впервые увидел тебя.

— Я промываю его горячей водой, стала оправдываться девушка. — Но я постоянно занята работой и часто забываю это делать.

— Нельзя забывать о своем здоровье, особенно если речь идет о таких прекрасных глазах!

Аватыф смущенно улыбнулась, а Арафа протянул руку к полке и достал кувшин, из которого вытащил маленький сверток, и сказал, указывая на него:

— Отсыпь порошка на тряпицу и подержи над паром, а потом привяжи на ночь к глазу. И делай так до тех пор, пока твой левый глаз не станет таким же красивым, как и правый.

Она взяла пакетик и, вынув из кармана кошелек, вопросительно взглянула на Лрафу, мол, сколько она ему должна. Арафа, смеясь, сказал:

— Ты мне ничего не должна, ведь мы соседи и друзья.

— Но ты же платишь, когда пьешь чай!

— Я плачу не тебе, а твоему отцу. Он человек почтенный, и я хотел бы с ним познакомиться. Мне очень жаль, что ему приходится работать в таком возрасте. Девушка гордо вскинула голову.

— У него хорошее здоровье, и он не желает сидеть дома. Но из-за долгих прожитых лет ему грустно смотреть на то, что происходит сейчас, ведь он еще застал времена Касема.

Арафу заинтересовали ее слова.

— Правда? Он был сподвижником Касема?

— Нет, но он был счастлив в те дни и до сих пор сожалеет, что они прошли.

— Мне бы очень хотелось познакомиться с ним и послушать его рассказы.

— Лучше не вызывай его на эти разговоры, — посоветовала Аватыф. — Пусть он навсегда забудет о тех временах, так ему будет спокойнее. Однажды в винной лавке он выпил с друзьями и, опьянев, стал кричать, требуя вернуть былые времена и порядки. Но, как только он вернулся домой, сразу же явился Сантури и жестоко избил его, отец даже потерял сознание.

Арафа насупился, слушая рассказ девушки, потом, пристально глядя на нее, многозначительно сказал:

— Никто не может чувствовать себя в безопасности, пока существуют футуввы!

Девушка ответила ему опасливым взглядом, пытаясь понять, что стоит за его словами, но согласилась: — Да, ты прав, никому от них покоя нет. Он помедлил, словно сомневаясь, продолжать или нет, потом сказал:

— Я заметил, как нагло Сантури смотрел на тебя. На лице Аватыф мелькнула улыбка.

— Господь ему судья. Арафа с подозрением спросил:

— Наверное, девушке приятно, если она нравится такому футувве?

— Он уже четырежды женат! — Что ему стоит жениться еще раз? На это девушка решительно заявила:

— Я возненавидела его с тех пор, как он обидел моего отца. И все футуввы таковы, у них нет сердца. Они взимают подати и гордятся этим так, будто совершают благодеяние.

Арафа оживился, услышав такой ответ, и горячо проговорил:

— Правильно, Аватыф! Как хорошо поступил Касем, когда уничтожил всех футувв, однако они появляются вновь, как ячмень на глазу.

— Поэтому-то мой отец и горюет по временам Касема. Арафа небрежно махнул рукой.

— Есть и такие, кто скорбит о днях Габаля и Рифаа, однако прошлое не воротишь.

— Ты говоришь так, — возмутилась Аватыф, — потому что не знал Касема, как знал его отец!

— А ты его знала?

— Мне отец рассказывал!

— А мне мать! Только какая от этого польза? Он так и не избавил нас от футувв. Моя мать сама стала жертвой их разбоя, и даже теперь, после ее смерти, они оскорбляют ее память!