Герман Гессе - Нарцисс и Златоуст

Теперь он почувствовал, как ее рука осторожно и легко, как перышко, прикоснулась к его голове. Милая ручка, он ощущал, как она едва заметными детскими движениями гладит его волосы. Он давно уже с восхищением разглядывал ее руку и знал ее почти как свою собственную, знал эти длинные, стройные пальчики с продолговатыми, красиво изогнутыми бугорками ногтей. И вот эти длинные нежные пальчики робко играли с его кудрями. Играли по-детски застенчиво, но это была любовь. Он благодарно прижался к ее руке, чувствуя затылком и щекой ее ладонь.

— Пора, надо ехать, — сказала она.

Он поднял голову, ласково взглянул на нее, нежно поцеловал ее стройные пальчики.

— Пожалуйста, поднимайся, — сказала она, — нам пора ехать домой.

Он сразу повиновался, они встали, сели на своих коней и поехали.

Сердце Златоуста полнилось счастьем. Как прекрасна Лидия, как по-детски чиста и нежна! Он даже не поцеловал ее и все же был так благодарен ей. Они ехали быстро, и только вблизи дома, у самого въезда во двор, она испуганно сказала:

— Нам не следовало бы приезжать вместе. Как мы глупы!

И в самый последний момент, когда они уже сошли с лошадей и к ним подбежал конюх, она быстро и страстно прошептала ему на ухо:

— Скажи, сегодня ночью ты был у этой женщины?

Он отрицательно покачал головой и стал снимать с лошади уздечку.

После обеда, когда ее отец вышел, она появилась в кабинете.

— А это правда? — сразу задала она вопрос с пристрастием, и он тут же понял, о чем речь.

— Отчего же ты в таком случае заигрывал с ней столь отвратительно и делал вид, что влюблен в нее?

— Из-за тебя, — сказал он. — Поверь мне, я бы в тысячу раз охотнее погладил не ее, а твою ножку. Но она ни разу не приблизилась ко мне под столом и не спросила, люблю ли я тебя.

— Ты действительно любишь меня, Златоуст?

— О да!

— Но что из этого получится?

— Не знаю, Лидия. Да это меня и не волнует. Я счастлив тем, что люблю тебя, и не думаю о том, чем это кончится. Я радуюсь, когда вижу, как ты едешь верхом, и когда слышу твой голос, и когда твои пальчики гладят меня по волосам. Я буду рад, если ты позволишь мне поцеловать тебя.

— Целовать можно только свою невесту, Златоуст. Об этом ты не подумал?

— Нет, об этом я не подумал. Да и зачем? Тебе не хуже меня известно, что ты не будешь моей невестой.

— Вот именно. И раз ты не можешь быть моим мужем и всегда оставаться со мной, то с твоей стороны было крайне неправильно говорить мне о любви. Ты был уверен, что сможешь соблазнить меня?

— Я ни в чем не был уверен и ни о чем таком не думал, Лидия, я вообще думаю значительно меньше, чем тебе кажется. Я хочу только одного — чтобы ты поцеловала меня. Мы тратим так много слов. Тот, кто любит, так не поступает. Мне кажется, ты меня не любишь.

— Сегодня утром ты говорил обратное.

— А ты сделала обратное.

— Я? Что ты имеешь в виду?

— Сначала, увидев, что я подъезжаю к тебе, ты ускакала от меня. Тогда я подумал, что ты меня любишь. Затем ты расплакалась, и я подумал, это оттого, что ты меня любишь. Потом голова моя лежала у тебя на коленях, ты гладила меня, и я решил, что это любовь. Но в том, что ты делаешь сейчас, нет никакой любви.

— Я не такая, как та женщина, чью ногу ты вчера гладил. Мне кажется, ты привык к таким женщинам.

— Нет, слава Богу, ты много красивее и тоньше, чем она.

— Я имела в виду не это.

— О, но это так. Ты хоть знаешь, как ты прекрасна?

— У меня есть зеркало.

— Ты разглядела в нем свой лоб, Лидия? Свои плечи, свои ноготки, свои коленки? Ты заметила, как все это согласуется и гармонирует друг с другом, какая сходная у всего этого форма — удлиненная, вытянутая, твердая и очень стройная? Заметила?

— Ну и мастак ты говорить! Я, правда, всего этого не заметила, но теперь, после твоих слов, я знаю, что ты имеешь в виду. Послушай, ты все-таки соблазнитель, сейчас ты пытаешься разбудить во мне тщеславие.

— Жаль, я опять тебе не угодил. Но какое мне, собственно, дело до твоего тщеславия? Ты красива, и я хотел показать, что я благодарен тебе за это. Ты заставляешь меня выразить это словами; я мог бы выразить это в тысячу раз лучше, чем словами. Словами я ничего не могу тебе дать! На словах я ничему не могу научиться у тебя, а ты у меня.

— Чему же я могу у тебя научиться?

— Я у тебя, Лидия, а ты у меня. Но ты ведь этого не хочешь. Ты хочешь любить только того, кому станешь невестой. Он будет смеяться, когда увидит, что ты ничего не умеешь, даже целоваться.

— Вот оно что, ты, значит, хочешь научить меня целоваться, господин магистр?

Он улыбнулся ей. Пусть слова Лидии ему не нравились, но за ее чуть вспыльчивым и нарочитым умничаньем чувствовалось ее девичество, охваченное страстью и в испуге защищавшееся от нее.

Он больше не отвечал на ее вопросы. Улыбаясь ей, он не отрывал взгляда от ее беспокойных глаз, и, когда она не без сопротивления поддалась его чарам, он медленно приблизил свое лицо к ее лицу, пока их губы не соприкоснулись. Осторожно дотронулся он до ее рта, который ответил ему детским, похожим на укус поцелуем и раскрылся в мучительном удивлении, когда он не отпустил ее губ. С нежной настойчивостью тянулся он за ее ускользающими губами, пока они снова не раскрылись нерешительно ему навстречу, и мягко учил волшебному искусству целовать и отвечать на поцелуи, пока она, обессиленная, не прижалась лицом к его плечу. Он не шевелился, блаженно вдыхая запах ее густых белокурых волос, шептал ей на ухо нежные, успокаивающие слова и в эти самые мгновения вспоминал, как его, неопытного ученика, посвящала когда-то в эту тайну цыганка Лиза. Как черны были ее волосы, как смугла кожа, как палило солнце и как благоухали увядшие цветы зверобоя! И как давно это было, из какой дали сверкнуло опять. Как быстро все увядает, едва успев расцвести!

Лидия медленно выпрямилась, широко раскрытые любящие глаза на изменившемся лице смотрели серьезно.

— Отпусти меня, Златоуст, я и так долго была с тобой. О мой любимый!

Каждый день они находили время для тайной встречи, и Златоуст весь отдался на волю возлюбленной, счастливый и растроганный этой девической любовью. Иногда Лидия целый час только и делала, что держала его руку в своей и смотрела в его глаза, а затем прощалась детским поцелуем. В другой раз она самозабвенно и ненасытно целовала его, но не позволяла ему трогать ее. Однажды, желая обрадовать его, она, залившись краской и преодолевая стыд, обнажила перед ним одну грудь; робко выпростала она из платья маленький белый плод; когда он, опустившись на колени, поцеловал ее в грудь, Лидия, все еще красная до самой шеи, старательно прикрыла ее платьем. Они разговаривали, но по-новому, не так, как в первый день: они придумывали друг другу имена, она охотно рассказывала ему о своем детстве, о своих играх и мечтах. Часто вспоминала она и о том, что любовь их неправедна, ибо он не может на ней жениться; печально и преданно говорила она об этом, словно черным покрывалом украшая свою любовь тайной этой печали.