Михаил Шишкин - Венерин волос

— Какие идиоты! Почему они так ненавидели жизнь?

Когда-то все эти статуи были богами или людьми, а теперь превратились в соляные столпы, и их свезли сюда. Мраморные трупы. Выставили в ряд, будто почетный караул на приеме в царстве мертвых. Изольда придумала их оживлять: давать каждому какую-то историю. «Вот этот, смотри, был суеверным и надевал сначала сандалии на левую ногу, а потом на правую. Врач назначил ему от грудной болезни лечение ослиным молоком — и он пил по большому стакану в шесть утра. А еще у него были ягодицы, поросшие шерстью». И так они с толмачом придумывали что-нибудь про каждого. Вот этот, римская копия с утерянного греческого оригинала, любил петь, и когда пел, у него раздувались ноздри. Однажды он ехал довольный домой и пел, а встречный ему сказал, что вот едешь и не знаешь, что и дом сгорел, и жена, и все пропало. А в детстве мама его учила пользоваться лопухами и листками, когда идешь в уборную — сорвать по дороге. Вот эта, тоже римская копия с утерянного греческого оригинала, полюбила женатого и боялась быть с ним счастливой, не могла наслаждаться своим счастьем, потому что знала — за счастье придется платить, а когда у него заболел ребенок, то она сразу поняла, почему. А вот этот воин, снова римская копия, вернулся невредимым с войны домой — и жена обрадовалась, что он жив, а дети — гостинцам. И зубы у него были такие, что мог перекусить гвоздик. А однажды он отбил ноготь на пальце — ноготь рос и черное пятно лезло вверх. И он вдруг загадал, что, когда пятно долезет до края ногтя, случится что-то хорошее. А пятно не доползло, не успело.

Так они ходили и оживляли мертвых. А теперь у толмача не выходило из головы, что все это Изольда уже делала с Тристаном, что эту игру придумал тогда он, и они вот так же, обнявшись, ходили по этой бесконечной галерее, уставленной мертвыми изваяниями, и раздавали мраморным обломкам кусочки жизни.

Еще там был один саркофаг — муж и жена, они лежали валетом, опершись на локоть. У нее прическа с мелкими кудряшками, у него коротко подстриженная борода. Смотрят друг на друга с улыбкой. Вот только что сделали друг другу массаж уставших за жизнь ног — сейчас заснут и проснутся вместе.

Почти все скульптуры были копиями с каких-то исчезнувших оригиналов. Даже тот самый Аполлон Бельведерский. Хотя для толмача он был копией с того Аполлона, который стоял на снегу в Останкино и которого он когда-то обстреливал снежками.

Толмач рассказывал Изольде о Гальпетре, об останкинском Аполлоне, и она смеялась.

Гальпетра каждый месяц водила свой класс в музеи, чаще всего в Пушкинский на Волхонке. Когда проходили мимо Давида, девчонки, глядя на его подбрюшье, шушукались и хихикали, и было почему-то неприятно из-за железного стержня, воткнутого герою в спину, чтобы не упал, в этом был какой-то обман, и к тому же экскурсовод все время повторяла, что все кругом в этом музее — копии.

У копии Лаокоона она сказала:

— Посмотрите, как прекрасно античный скульптор изобразил страдания на лице отца, на глазах которого погибают оба его сына!

Про оригинал сказала, что он находится в Италии, в музее Ватикана, и толмачу запомнилось, как Гальпетра вздохнула:

— Вот бы когда-нибудь взглянуть одним глазочком…

На вопрос, есть ли вопросы, будущий толмач в школьном костюме, сверкающем на коленках и локтях, спросил:

— А почему здесь показывают копии? В музее должно быть все настоящее.

В ответ экскурсовод объяснила, что все настоящее — в Италии, а эти скульптуры — точные копии, то есть практически то же самое, что оригиналы, и повела группу дальше.

И вот теперь толмач был в Риме, а все опять оказывалось копией — и скульптуры в ватиканских музеях, и статуи ангелов Бернини на Ponte San Angelo, [12] Мост святого ангела (итал.). и Марк Аврелий на Капитолийском холме, и египетский обелиск перед Santa Trinitа dei Monti, [13] Святая Троица на горе (итал.). а настоящее снова нужно было где-то ходить и искать.

Даже Тибр казался плохой копией какого-то другого, исчезнувшего, настоящего. Толмач с Изольдой смотрели с моста на коричневую мертвую воду, на низкие набережные, покрытые слоем пересохшего потрескавшегося ила, и как-то не укладывалось в голове, что этот суетливый поток, несущий грязную пену, — тот самый Тибр, в котором солнечным октябрьским днем крест помог Константину утопить язычника Максентия, вследствие чего мир стал христианским. В этой жиже?

И даже сам толмач оказывался копией какого-то утерянного оригинала.

В путеводителе они прочитали в главе о Латеране про святую лестницу из дворца Понтия Пилата и про головы Петра и Павла, хранящиеся в папской базилике. Отправились в Латеран. Спустились в метро, где нечем было дышать, и Изольда сказала, что устала и лучше бы просто снова погулять где-нибудь по парку — накануне они были в Villa Borghese, в одной аллее нашли пустую скамейку, где-то за стадионом, толмач лег на доски и положил голову ей на бедра, уткнулся щекой в мягкий живот. Изольда ворошила ему волосы. Был ветер, и тени от веток бегали по ее лицу, голым плечам, по траве, песчаной дорожке, по мрамору статуй. Толмач лежал и читал вслух из путеводителя про какую-то триумфальную арку: один император украл для нее статуи и барельефы с арки другого императора.

Изольда сказала:

— Смотри, вот триумфальная арка!

Там стояли пинии, прижавшись плечом к плечу, и у них под мышками было небо.

Это было накануне, а теперь, в метро, Изольда спросила:

— Ты обязательно хочешь посмотреть на лестницу и эти головы?

— Да.

— Думаешь, они настоящие?

— Вот я и хочу в этом убедиться.

Они вошли в разрисованный граффити вагон, душный, битком набитый.

По дороге Изольда рассказывала, что у них в школе были уроки религии и как они все это ненавидели. А толмач рассказывал Изольде, что у них в школе были занятия по антирелигиозной пропаганде. И вела их на классном часу все та же Гальпетра. Толмач знал с детства, что Бога нет, и поэтому ему, тому школьнику, который мучался от прыщей, ранней волосатости, нелюбви и страха смерти, очень важно было Его найти. Или что-то похожее. И вот класс умирал со скуки, а Гальпетра барабанила про то, что Бога придумали церковники, чтобы было легче дурить темных наивных людей, что страшный суд изобрели для того, чтобы самим грешить, а другим не давать, и все то, что полагалось говорить на таких уроках. «В Бога могут верить только старушки, — говорила Гальпетра. — Христианство — это религия рабов и самоубийц. Никакой загробной жизни нет и быть не может — все живое умирает, и никакое воскрешение невозможно. Простая логика: если Бог есть, то нет смерти, если есть смерть, то нет Бога». Изольда смеялась и говорила, что их на занятиях религии, наоборот, убеждали в том, что Бог есть, и они тоже умирали от скуки.