Михаил Шишкин - Венерин волос

А сейчас легла спать, но не могу — все время думаю о нем. Вижу его глаза, крепкие мускулистые руки, стройные ноги в гетрах. У него красивые руки, даже несмотря на то, что ошпаренные реактивами. А на скуле у него шрам — он подрался в Новопоселенском саду с хулиганами из Темерника, один из них ранил его кастетом. Какой он сильный, бесстрашный!

Это еще не то? Это не он? Нет, нет, нет.

Сегодня утром по дороге в гимназию опять видела сумасшедшую старуху в чепце на углу Таганрогского. Какой-то кошмар — у нее недержание. Стоит, а под ней лужица. И вдруг спрашивает меня каким-то мертвым голосом: «Ты уроки выучила?». Ее голос все еще стоит в моих ушах. Как все это ужасно — старость!

Целую неделю ничего не записывала, потому что ничего и не происходило.

Что устроила сегодня наша Жужу!

После уроков в кабинете химии проглотила большой кристалл карболки! Кто бы мог такое ожидать от нашей серенькой мышки?! Романтическое самоубийство на деле выглядит совершенно неромантично. Бедная Жужу корчилась в рвоте, вся перемазалась — и платье, и ботинки, и чулки, даже ленты в волосах. Было видно, что она ела вермишель. Отвратительно! Ее увезли в папину больницу делать промывание.

Все гадали, кто же он? Жужу такая скрытная!

«Женщины бывают трех типов: кухарки, гувернантки и принцессы».

Даже сегодня в классе, хотя всю ночь проветривали, чувствовался запах Жужу. С ней все порядке. То-то все будут над ней смеяться, когда она снова появится! Бедная. А влюбилась она, оказывается, в Женю Мартьянова! В моего Женю! Не знаю, верить или нет. Это говорит Ляля, но, может быть, только чтобы позлить меня? С нее станет. И это называется лучшая подруга!

В моего Женю? Почему в моего?

На уроке смотрела на выставленные в шкафах чучела, на банки с заспиртованными лягушками, на дурацкие бюсты из папье-маше представителей различных рас: китаец, индеец, негр, — и вдруг подумала: все просто. Я, наверно, урод. Я, наверно, не умею любить. Просто не умею. Все умеют, а я — нет. Меня нужно вот так же набить, как чучело, и выставить. Разве можно такую полюбить? Конечно, нет.

Первый снег. И какой! Завалило весь Ростов.

Пришлось залезать в зимнее пальто, а оно с прошлого года стало тесным.

Сегодня задержалась после уроков, наши девочки уже все ушли, выхожу во двор, а там реалисты играли в снежки, и нужно было через них пройти. Страшно одной! Но все равно пошла. Тут снежок мне сзади в плечо! И гадкий хохот. Думаю, не обернусь! Стиснула зубы и иду дальше. Слышу сзади топот. Подбегает. Из последнего класса — Козлянинов. Подбежал и пробубнил: «Извините!». Так удивилась, что не нашлась что сказать. А потом мне вдруг стало так весело! Влетела домой и, не раздеваясь, к зеркалу. Щеки румяные, глаза горят. Какие у меня чудесные глаза! Да я же хорошенькая!

Няня принялась ворчать, что снегу нанесла, а я ее целовать!

Все говорят, что таких ранних морозов еще никогда не было.

Ходили с Женей на каток. Он нес мои коньки и потом шнуровал мне ботинки. Как это было приятно! Мы катались, взявшись за руки. Все на нас смотрели. Несколько раз прокатились мимо Жужу. Она каждый раз делала вид, что нас не видит! Потом сидели на лавочке. Женя очень смешно рассказывал про своих однокашников. Я так хохотала!

Что это? Что со мной? Я люблю?

Написала, и страшно стало от этих двух слов: я люблю.

Мне кажется, что это пришло. Я люблю. Так долго ждала, что теперь страшно поверить. Неужели это правда? Нет, лучше не обманываться. Все это еще ненастоящее. Нет!

Сегодня видела Женю только издали. Он на меня посмотрел. Улыбнулся. Конечно, я люблю его! Люблю! Женя — особенный! Он совсем не похож на остальных!

Вечером заходил Виктор. Его тоже захватил общий порыв! Виктора не призвали как единственного сына, но он горит патриотизмом и записался ратником ополчения первого разряда. Совершенно невозможно представить его идущим в атаку: подслеповатый, мешковатый. Он пришел уже в форме: гимнастерка, галифе, сапоги, бескозырная фуражка, шинель. Солдатская одежда вдруг сделала его таким похожим на тех, кто уходит маршевыми ротами. Сказал, что его мать в отчаянии, потому что он идет нижным чином и будет в солдатских казармах.

Слышу шепот за дверью: мама говорит отцу, что со мной что-то не в порядке, третий день подряд читаю Библию. Отец раздраженно: «Но если человек читает Библию, это же еще не значит, что он заболел!». Мама зашикала на него и вошла ко мне, присела, приложила губы ко лбу, стала говорить, что нельзя все воскресенье сидеть дома, надо идти погулять, проветриться. А я только мотаю головой и жду, когда она уйдет — чтобы перечитывать одно и то же в сотый раз. Разве можно от этих строк оторваться: «Я сплю, а сердце мое бодрствует; вот голос возлюбленного моего, который стучится: „Отвори мне, сестра моя, возлюбленная моя, голубица моя, чистая моя! Потому что голова моя вся покрыта росою, кудри мои — ночною влагою“».

Сегодня пела для раненых. После уроков ходили с Лялей и Талой в госпиталь — в нашу старую гимназию. Мы ходили по классам, превратившимся в палаты, и спрашивали, кому написать письма домой. Одни солдаты были рады, просили посидеть, не отпускали. Другие, наоборот, стеснялись, сторонились. Один ранен в мочевой пузырь и ходит еле-еле с бутылочкой. Я увидела его с полной бутылкой, хотела взять, отнести ее в уборную, а он покраснел, не дал. И я сама ужасно застыдилась. Просто глупо. Ведь здесь нет ничего стыдного!

Меня в каждой палате просили спеть. Говорили, что мой голос залечивает раны лучше всяких лекарств!

Один рыжий парень потерял кисти обеих рук. Такой симпатичный балагур, все время всех кругом смешил. Он рассказывал с гордостью о разгроме австрийской армии, как солдаты-славяне не желают воевать и целыми ротами сдаются в плен. Он не мог сам есть, и мы кормили его с ложечки.

Еще он говорил о том, какой величины ловил сомов у себя дома, и растопыривал перевязанные культи. Тогда сдержалась, а сейчас не могу. Пишу и реву.

Женю сегодня не видела. А вдруг он меня больше не любит? Вдруг все это я только придумала?

Сегодня! Это произошло сегодня!

Он меня поцеловал!

Зашла, как обычно, за Талой, чтобы идти в лазарет. Немного раньше. Совсем не умышленно, так получилось! Дома был только Женя. Спросил, хочу ли я посмотреть на его кристаллы. Я подошла к окну, а он обнял меня сзади. Поцеловал в шею, в ухо и в щеку!

Как я на себя злюсь! Смотрела только тупо перед собой и не могла вымолвить ни слова. Как окаменела! Не могла ни рукой пошевелить, ни ногой. И глаза как прилипли к этому дурацкому медному купоросу! В голове только: Господи, он меня целует, а я совершенно как чучело! Так хотелось обернуться, обвить его шею руками, поцеловать его тоже! В губы! И так хочется поцеловать его шрам на щеке, не знаю почему — и не могла!