Михаил Шишкин - Венерин волос

Помню тебя наизусть. Провожу ноготками по спине. На лопатках под ладонями чувствую твою пушистость. Говорю: «Сереженька, у тебя крылышки растут! А правое почему-то больше левого». А ты отвечаешь из-под подушки, что правым ты машешь сильнее. Почему ты всегда спишь с подушкой на ухе?

Так больше продолжаться не может! Я так больше не могу! Мы должны быть вместе, жить вместе, спать вместе, есть вместе! Когда ты тогда заболел — первым моим порывом было примчаться к тебе — ухаживать, спасать! И — невозможно. Нельзя переступать границы. Ложь, кругом только ложь! Как это недостойно и тебя, и меня, и ее.

Я — зареванная, а ты не любишь, когда я плачу. Хорошо, что ты не видишь мое некрасивое, распухшее от слез лицо. Сейчас соберусь и сделаю так, чтобы тебе было приятно.

Заказала увидеть тебя во сне. Господи, что это был за чудесный сон! Ты меня целовал везде, понимаешь, везде! Ты довел меня до сумасшествия. Проснулась вся мокрая и внутри и снаружи! И счастливая! Я была эту ночь с тобой!

И сейчас еще чувствую на своей коже твои руки. Если у мужчины красивые руки, по-настоящему красивые, как у тебя, он не может быть уродливым в душе. Руки не лгут.

Как я люблю твое тело, твои руки, ноги, пальцы на ногах! Как люблю целовать и гладить все твои родинки, шрамы, твой большой шов на животе! Боже помилуй, тебя же на операции вспороли, как рыбу! Обожаю гладить и целовать твою коленку, где у тебя черный шрам. Надо же было замазать рану сажей!

Ты так любишь, когда я провожу по твоей коже кончиками ногтей. Как ты изголодался по любви и как ты божественно умеешь любить! Ночами переживаю снова и снова, как ты целовал меня внизу, губы в губы, и как твои губы после этого пахли мной.

Ты все время говоришь о семье. Никакой семьи у вас уже давно нет. Как можно жить вместе и не делить друг с другом самого главного, святого, без чего жизнь невозможна?

Я встречалась с Олей всего один раз, и мне кажется, она все сразу почувствовала, догадалась. Если бы ты видел, как она зло сузила глаза. У твоей жены хищные, кривые зубки. Она слишком гладко причесана, волосок к волоску. У нее крепкие пальцы музыкантши с длинными фалангами — они цепко держат.

Иосиф смешной. Уверен, что женщине будет приятно, если ей сказать, что у нее святое лицо и грешные глаза. Клава уверяла, что он и ей так говорил.

И все эти дешевые трюки лысеющих ловеласов: «Осторожно, на вас гусеница!» Я закричала и тут же поняла, что никакой гусеницы нет. «Не шевелитесь, я сейчас сниму!» Попытался обнять. Как все это скучно!

Иосиф сегодня ругал «Мы» Замятина. Знаешь, что он там открыл? У героев, ты помнишь, вместо имен — буквы латинской азбуки плюс цифра. Но в латинской азбуке всего 24 буквы. На каждую букву всего 10 000 человек. Значит, их всего 240 000 человек. Это же наш Васильевский остров. Не больше.

Как хорошо, что у меня есть Клава! Сегодня на нее все вылилось! Она стала отчитывать меня, что я разговариваю вместо того, чтобы молчать и беречь голос, а у меня уже началась настоящая истерика! Не могу же я устроить истерику на клочке бумаги! Клава принялась утешала меня и вобрала в себя чужое буйство, заразилась и тоже вошла в ярость. Так друг на друга и кричали, она в голос, я — шепотом, пока не успокоились в слезах и в объятиях друг у друга.

Она завтра уезжает в Москву. Как ей тяжело с ее Игорем!

Да, я хочу того, чего хотят все! Я хочу быть известной, богатой, великолепной! Конечно, я хочу в Париж! Очень хочу! Но все это нужно только для того, чтобы в один сумасшедший день, нет, в один чудесный день, для которого и стоит жить, сжечь все это богатство и великолепие ради самых простых чувств. Ради человеческой ласки. Ради твоей любви. Иначе зачем мне все это?

И еще ради нашего ребенка. Он обязательно будет. Ты и я в одном теле.

А знаешь, что сказала один раз Нюся? Она сказала страшные слова. Она сказала, что материнский инстинкт — это просто инстинкт, и не заслуживает нашего суеверного благоговения. Так и сказала. Будто это что-то вроде инстинкта голода или сна. Физическое отправление организма. И что высшее проявление материнского инстинкта можно наблюдать у курицы, которая заботливо высиживает фарфоровые яйца. Я ее спросила: «Что же, значит, любовь — это только инстинкт? Фарфоровое яйцо?». А она в ответ: «Любовь вовсе не связана с продолжением рода. Любовь живет сама по себе — неразделенная и вовсе без потомства, а потомство может быть без любви».

После развода Нюся очень изменилась. И озлобилась на весь мир. И ничего поделать с ней невозможно. Я теперь не люблю с ней встречаться. Не могу. Тяжело.

И еще ужасно, что она не хочет понять, что концертировать она больше никогда не сможет. Забудется, и по-прежнему делает гимнастику пальцев для гибкости: закладывает большой палец между другими сначала медленно, затем все быстрее в самых разных комбинациях. Потом будто опомнится и прячет руки.

Наводнение! Сегодня 22-е. Или 23-е?

Сидела у окна и смотрела, как на нашем Среднем проспекте появилась огромная лужа, и в ней бегали, засучив штаны, мальчишки.

Вдруг вода стала прибывать очень быстро. В шесть еще был сухой наш тротуар, а в начале восьмого стало заливать нижние этажи.

Водопровод не работает. Электричество погасло. Весь Васильевский погрузился во мрак. Какая-то странная Венеция. По улицам плавают лодки. Жутко.

Мне вдруг пришло в голову: это потоп! Да, тот самый последний потоп. Божье наказание. И знаешь, за что? За то, что мы не вместе.

Ужасная ночь.

Прогремели взрывы. Где-то большой пожар. На полнеба зарево.

Я поняла про любовь одно — нельзя так надолго расставаться!

Никогда больше не буду соглашаться на такие длинные контракты! Я должна быть всегда рядом с тобой. Я хочу есть из твоей тарелки, пить из твоего стакана, целовать тебя везде, постоянно чувствовать рядом твой запах! Как грубо, как просто я тебя люблю, Сереженька! И мне совершенно этого не стыдно!

Когда ты был здесь, со мной, так было хорошо! А рядом тикали часы. И тебе нужно было на поезд. Захотелось открыть стекло и пальцем задержать стрелку! Вот сейчас все есть, а когда стрелка будет вот здесь — все исчезнет. Так и получилось. Я расплакалась, а ты никак не мог понять, что со мной — ведь мы вместе, ведь нам хорошо. Убежала в ванную, отмывать зареванную распухшую физиономию. Умоляла тебя остаться, злилась на тебя, что ты все никак не оставишь ее, чтобы жить со мной, говорила все это в раковину, и струя из крана смывала слова.

Сегодня с утра солнце. Все в воде.

Где-то разнесло дровяной склад, и дрова плывут по нашему проспекту, будто толстые мертвые рыбы. Их ловят с балконов, привязав корзину на веревку.