Торнтон Уайлдер - Женщина с Андроса

Подлинное воздействие на человека оказывают не единичный порыв красноречия и не удачно подобранные слова, но умение собрать воедино глубинные мысли, сосредоточенные в глазах другого. И есть нечто более важное, чем просто исцеление болезни, — это готовность принять ее и разделить с больным.

Боль в ушах сразу не прошла, но Арго сказала родителям, что прошла, ибо ничего другого они бы просто не поняли; и всю ночь она, не жалуясь, пролежала, прижимая к ушам пакетики с лавровыми листьями, которые дал ей жрец, и повторяя в уме разговор с ним, вспоминая его взгляд.

Больше таких бесед у девушки с ним не было, но, когда они случайно встретились на дороге, сердце ее затрепетало. Арго робко поприветствовала его, веки ее задрожали, исподтишка она бросила на него быстрый взгляд, который он вернул со слабым подобием улыбки. Ее родителям эта внезапно возникшая внутренняя связь показалась забавной — жрец выявил в характере дочери свойства, о существовании которых они и не подозревали, а между тем им суждено было проявлять себя на протяжении всей ее жизни. С тех пор у Арго даже осанка изменилась, она выпрямилась.

Однажды к ним зашел поужинать кузен, живущий на другой стороне острова. За столом он отпустил колкое замечание в адрес жреца, в том смысле, что тот способен исцелять только старух, вообразивших себя больными. У Арго потемнели глаза, упрямо сжались губы. Она порывисто встала из-за стола, и с тех пор бедный дурачок слова от нее не услышал, так и не поняв, чем провинился. Все это и вспомнилось Симону, когда он увидел жреца.

«Такие люди, — подумал он, — знают о жизни какую-то тайну. Так почему бы не сказать о ней открыто, вместо того, чтобы облекать ее во всякие ритуальные заклинания? Им ведомо нечто такое, что удерживает их от шатания из стороны в сторону, как это свойственно всем нам. А ведь если подумать. — Симон оттопырил нижнюю губу. — Что я здесь делаю, если не просто валяю дурака? Топчусь на месте, рассуждаю о вещах, в которых сам не разбираюсь. — Он остановил долгий взгляд на спящем сыне. — Памфилий тоже знает часть этой тайны. Как и та женщина с Алидроса. Хрем прав, хоть в его устах это и звучит укором: в Памфилии есть что-то от жреца, что-то такое, что жаждет пробиться наружу. Ладно, лучше встать да уйти, пока что-нибудь еще не сказал».

Симон поднялся и с легким ощущением вины покинул палестру.

Памфилий уже все решил и тем не менее, дабы рассеять последние сомнения и избавиться от угрызений совести, захотел прояснить возникшую перед ним дилемму и окончательно увериться в своей правоте, возродив обычай, бывший когда-то у греков, а во времена описываемых событий почти забытый. Суть обычая проста: воздержание от любых разговоров и пищи от зари до зари; помимо того, предписывается либо провести ночь в тиши храма, либо появиться там до рассвета, венчающего пост. Никакой особенной магии в этом обычае не усматривалось: считалось, что он очищает сознание, освобождает от суеты повседневности и, возможно, подготавливает к важному сновидению. Человек соблюдает свой пост и хранит обет молчания, но вообще-то греческое сознание неодобрения относится к попыткам возвышения человеческого опыта путем дальнейшего самоотречения. Все как обычно: человек занимается домашними делами, упражняется на палестре, сидит за ткацким станком, спит. Если к постящемуся обращается кто-то из непосвященных, тот прикасается пальцем к губам, и всем все становится понятно. Этот обычай до сих пор соблюдают спортсмены, подвергающие себя аскезе за несколько дней до начала соревнований; а еще невесты накануне свадьбы, пожилые дамы, надеющиеся отыскать потерявшуюся безделушку или восстановить во сне черты почти забытого возлюбленного, наконец, верные родине солдаты, отправляющиеся в военный поход. Странновато, конечно, что такого рода обычай возрождает, да к тому же без видимого повода, здоровый молодой человек, однако же островитяне были в ту пору еще достаточно религиозны, чтобы почитать обычаи, питающие духовную жизнь их славных дедов и прадедов, и не сказали ни слова.

К полудню голод начал давать о себе знать, и это стократ усилило переживания Памфилия. Какой бы выбор он ни сделал, кому-нибудь от этого будет хуже. Под грузом навалившихся проблем даже мысли о Глицерин отошли на второй план. Он отправился в самый заброшенный уголок острова, взобрался на вершину холма и присел, рассеянно поглядывая в сторону моря и срывая пробивающиеся сквозь скальную породу травинки. Потом он пошел туда, где впервые встретился с Глицерией, и постоял немного, застыв, как валяющиеся вокруг камни.

«Интересно, — спрашивал себя Памфилий, — как в этой жизни завязываются связи: случайная встреча им причина либо это зависит от глубинной внутренней необходимости?»

Вернувшись на ферму, он увидел, что подавленность его передалась и матери с сестрой, скользившим бесшумно по дому. Даже рабы, занимаясь своим делом, ходили на цыпочках, а под вечер удалились в молчании, прерываемом лишь тревожными расспросами. Во время вечерней трапезы Памфилий сидел у дверей с закрытыми глазами. Его брат, вернувшись, с благоговейным трепетом переступил через ноги Памфилия (он и сам всего несколько месяцев назад прошел через такое же испытание, только тогда был совсем иной повод, торжественный — двенадцать молодых людей были приняты в Лигу) и держался в отдалении, испытывая явную неловкость оттого, что отличный атлет ведет себя с такой серьезностью. Арго по собственной инициативе принесла Памфилию чашу с водой, которую он выпил, взглянув со слабой улыбкой прямо в встревоженные глаза сестры. Она вернулась на свое место за столом с большим достоинством и тайным волнением, словно деяние какое-то совершила. Когда Симон наконец велел им с братом идти спать, она шагнула к нему и прижала губы к уху.

— Как это все понять, отец? — прошептала Арго. — Нет-нет, скажи мне, что все это значит?

Симон взял ее за руки и на мгновение задержал в своих руках. Потом значительно поднял брови и пожелал покойной ночи.

Уже лежа в кровати, Арго уловила в темноте какое-то движение: мать накинула плащ и вышла в сад, примыкающий к мысу, чуть позже за ней последовал и отец. Широко раскрыв глаза и настороженно прислушиваясь, Арго следила за этими непривычными ночными передвижениями. Ее переполняло странное любовное томление, она покрывала поцелуями куклу и плакала. В какой-то момент Арго заметила, что ее младший брат, неловко опираясь на ладони и колени, выглядывает во двор, залитый лунным светом. Она последовала его примеру. Они посмотрели друг на друга, но тут из тени неожиданно вышел Памфилий и жестом отослал их назад, по кроватям.

Памфилий мерил шагами двор. Полная луна заливала молочно-голубыми струями света густую листву маслин, покрывающих склон холма по ту сторону дороги и отбрасывающих густую тень на хозяйственные строения. Этот мирный свет удивительно контрастировал со странным волнением, которое пробуждал он в человеческих существах. Памфилий увидел вышедших в сад отца с матерью, но смотрел на них равнодушно, без жалости. Он вернулся в дом и лег на кровать. Никогда еще не был он так далек от того, что называется просветлением. Уткнувшись лицом в подушку, он водил пальцем по неровностям пола.