Джон Фаулз - Мантисса

— Тогда наконец-то мы оба могли бы стать самими собой!

Она наклоняется и целует его.

— И что же в конце концов?

Он смотрит в потолок, словно на него снова снизошел прекрасный миг абсолютного озарения.

— Проклятье художественной литературы.

— А именно?

— Все эти нудные куски текста меж эротическими сценами. — Он вглядывается в ее глаза. — Это был решающий довод. Тут-то я и понял, что мы созданы друг для друга.

Она снова роняет голову ему на плечо.

— А я забыла, что я тогда сделала.

— Ты сказала: «Господи, так чего же мы ждем?»

— О Майлз, я не могла быть настолько бесстыдной!

— Очень даже могла!

— Мой милый, я ни с кем не была вот так, по-настоящему, самой собой, чуть ли не целых семнадцать веков. С тех самых пор, как появились эти кошмарные христиане. Все другие писатели, которых я тебе успела назвать… да они и на милю ко мне — настоящей — приблизиться не смогли. Ты — первый, правда-правда, знаешь, с каких пор… после этого… как его… не могу вспомнить, как его звали. Просто я не могла ждать ни минуты дольше. — Она вздыхает. — А ты починил ту несчастную узенькую оттоманку?

— Так и оставил ее со сломанными ножками — как сувенир.

— Дорогой мой, как мило с твоей стороны!

— Это самое малое, что я мог сделать.

Она целует его в плечо.

Минуту-другую они лежат молча, тесно прижавшись друг к другу на ковре цвета увядающей розы. Потом он проводит рукой вдоль ее спины — шелковистая гладкая кожа, словно теплая слоновая кость, — и прижимает ее к себе еще теснее.

— Пари держу, что все-таки смогли.

Она отрицательно качает головой:

— Я же всегда пряталась за кем-нибудь другим!

— Вроде Смуглой леди сонетов. — Он целует ее волосы. — Ты раньше никогда об этом не упоминала.

— Ну… на самом деле эти отношения были не очень-то счастливыми.

— Будь хорошей девочкой. Выкладывай!

Полусмеясь-полусмущенно она шепчет:

— Майлз, это же очень личное.

— Да я ни одной живой душе не скажу.

Она с минуту колеблется.

— Ну… Одно могу сказать. Кем бы он ни был на самом деле, но Лебедем Эйвона [103] Лебедь Эйвона — Бард Эйвона, Шекспир (по месту рождения — Стратфорду-на-Эйвоне). он не был никогда.

Он поворачивается к ней, взволнованно и удивленно:

— Ты что, хочешь сказать, что все это написал-таки Бэкон? [104] Бэкон, Фрэнсис (1561–1626) — крупный политический деятель времен Елизаветы I, ученый, философ, писатель. Его литературные произведения включают, в частности, утопию «Новая Атлантида» (опубл. 1627), «Очерки» (1597–1625), «История Генриха VII» (1622) и др.

— Вовсе нет, дорогой. Я хочу сказать, что единственное воспоминание о прошлом, которое ему так никогда и не удалось вызвать в собственной памяти в часы молчаливого раздумья, было о такой элементарной вещи, как ванна. Вот я и вышла из всего этого такой отстраненной. Откровенно говоря, я только и могла выдержать все это, если находилась на таком расстоянии от него, чтобы перекрикиваться можно было. Помню, я как-то встретила его на Старом Чипсайде [105] Чипсайд — улица в северной части Лондона, в Средние века здесь находился главный рынок города. , он шел, похлопывая себя ладонью по лысине и без конца повторяя одну и ту же строку… просто не мог придумать следующую. Пришлось просто прокричать ему новую с другой стороны улицы… я остановилась около девчонки, торговавшей лавандой, — надо же мне было как-то оберечь себя.

— Какая же это была строка?

— «Не знаю я, как шествуют богини…» [106] Строка из знаменитого сонета 130 Шекспира «Ее глаза на звезды не похожи…». За строкой, упомянутой в тексте, следует «Но милая ступает по земле». (Перевод С. Я. Маршака.)

— И что же ты ему крикнула?

— «От вас несет, как от свиньи в мякине!» Или как там выражались в елизаветинские времена.

Он улыбается:

— С тобой не соскучишься!

— Да все они одинаковые! Если бы историки литературы не были такими злыднями, они давным-давно поняли бы, что у меня был ужасно тяжелый период между Римской империей и изобретением внутреннего водоснабжения.

Он некоторое время молчит.

— Если бы только я с самого начала понял, что ты — настоящая — ничего не принимаешь всерьез.

Ее рука скользит к низу его живота.

— Так-таки — ничего?

— Кроме этого.

Она щиплет его за складочку кожи у пупка.

— Я всего лишь такая, какой хочешь видеть меня ты.

— Тогда, значит, это — не реальная ты.

— Это — реальная я.

— Тогда ты можешь рассказать мне правду про Смуглую леди.

— Мой милый, да она тебе нисколечко не понравилась бы. Она была точно как сестра Кори.

— Что — буквально? Физически похожа на сестру Кори? Не может быть!

— Как вылепленная. По странному совпадению.

И опять он поворачивается к ней в сильнейшем удивлении:

— Эрато, ты не… ты надо мной не смеешься?

— Разумеется, нет, Майлз. — Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. — Я очень рада была бы над тобой посмеяться.

Он роняет голову на ковер и устремляет глаза в потолок:

— Господи Боже мой! Черная!

— Мне казалось, мы с тобой остановились на шоколадно-коричневой, дорогой.

— И ты не была против?

Она вздыхает:

— Дорогой, ну конечно же я пошутила. Про то, как шла по Старому Чипсайду. Просто я была чем-то у него в мозгу. Просто это что-то в его мозгу удивительно похоже на что-то в твоем. Разница только в том, что ты не хочешь оставить его там.

Я не имею в виду только тебя лично: все вы, сегодняшние, этого не хотите. Все должно быть «реальным», «настоящим», иначе оно просто не существует. Ты же прекрасно знаешь, что реальная «настоящая я» — это я воображенная. Я реальна в твоем смысле слова потому, что ты хочешь этого. Именно это я и имела в виду пару минут назад.

— Но ведь это именно ты явилась и вполне реально сидела на моем письменном столе в самый первый раз.

— Дорогой, мне просто хотелось посмотреть, как это — быть по-настоящему реальной. Естественно, надо было выбрать — для кого стать реальной. Столь же естественно, что я выбрала тебя. Вот и все дела. Если смотреть на вещи реально.

Несколько секунд они лежат молча. Потом он слегка отодвигается:

— Может, теперь полежим на кровати?

— Конечно, милый.

Она поднимается и помогает подняться ему. Они нежно обнимают друг друга, губы к губам, идут — рука в руке и удобно устраиваются на кровати в той же самой позиции: ее голова у него на плече, его рука обвивает ее плечи, ее правая нога закинута на его ноги. Он произносит:

— Совсем забыл, какой из не поддающихся написанию вариантов это был.

— Двадцать девятый.

— А я думал, тридцатый.

— Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… — Она теснее прижимается к нему. — Ну, сам знаешь. Ты жестокий-жестокий.