Айн Рэнд - Гимн

— Вы не один из наших братьев, Равенство 7-2521, потому что мы не хотим, чтобы вы были им.

Мы не можем точно сказать, что они имели в виду, ведь этого не выразить словами, но мы понимаем это и без слов и понимали тогда.

— Нет, — согласились мы, — и вы не одна из сестер.

— Если вы увидите нас среди других женщин, вы посмотрите на нас?

— Мы будем смотреть только на вас, Свобода 5-3000, даже если вокруг будут все женщины земли.

— Подметальщиков посылают в разные части Города или они всегда работают в одном и том же месте?

— Всегда в одном, — ответили мы. — И никто не отнимет у нас эту дорогу.

— Ваши глаза, — сказали они, — не похожи на глаза других людей.

И вдруг страшная мысль пришла нам в голову. Мы похолодели.

— Сколько вам лет? — почувствовав холод в желудке, спросили мы.

Словно поняв нашу мысль, они опустили голову и выдавили из себя:

— Семнадцать.

Мы облегченно вздохнули. Словно камень свалился с души — никогда раньше мысль о Дворце Спаривания беспричинно не посещала нас, и мы подумали, что не допустили бы, чтобы Золотую послали во Дворец. Как предотвратить это, как воспрепятствовать воле Совета, мы не знали, но вдруг поняли, что придумаем. Почему подобная мысль пришла нам в голову? Это уродство не могло иметь ничего общего с нами и Золотой. Что общего здесь могло быть? И все же, стоя у изгороди, мы почувствовали, как ненависть сжимает губы, внезапная ненависть ко всем братьям. А Золотая, увидев это, мягко улыбнулась. И впервые ее улыбка была грустной. Наверное, Золотая, обладая женской мудростью, понимают больше, чем можем понять мы.

Затем в поле появились три сестры. Они направлялись к дороге, и Золотая ушли от нас. Уходя, они бросали зерна из сумки в борозду, и те разлетались в стороны, потому что рука Золотой дрожала. По дороге в Дом Подметальщиков мы почувствовали беспричинное желание запеть. Нас упрекали за то, что вечером в столовой, сами того не замечая, мы начали напевать какую-то мелодию. Нигде нельзя петь просто так, кроме как на Общественных Собраниях.

— Мы поем потому, что счастливы, — ответили мы члену Совета Дома, упрекнувшему нас.

— Конечно же, вы счастливы, — ответил он. — Какими же еще могут быть люди, когда живут ради братьев?

И теперь, сидя в нашем туннеле, мы размышляем над этими словами. Запрещено быть несчастными, объяснили нам; люди свободны, и земля принадлежит им, и все на земле принадлежит всем, и воля всех людей хороша для всех, поэтому все должны быть счастливы. Но все же, стоя ночью в большом зале, снимая перед сном одежду, мы взглянули на братьев и задумались. Они стояли, опустив головы, глаза их были грустны, и никогда никому из них не решиться посмотреть в глаза другому. Плечи их ссутулены, тела хилые, сжавшиеся, как будто стремящиеся стать невидимыми. И когда мы смотрим на братьев, нам в голову приходит одно-единственное слово. И слово это — страх. Страх повис в воздухе улиц, страх бродит по городу, страх без имени, без формы. Он пронизывает всех, все чувствуют это, но не решаются говорить об этом вслух.

Когда мы в Доме Подметальщиков, он есть и в нас. Но здесь, в туннеле, он исчезает. Воздух под землей чист. Нет духа людей. Три часа, проведенных под землей, дают нашему организму силы жить наверху. И он выдает нас. Совет Дома смотрит на нас с подозрением. Нехорошо быть таким веселым и так радоваться жизни. Ведь мы ничего не значим, и для нас не должно иметь никакого значения, будем ли мы жить или умрем. Это зависит только от воли братьев. Но мы, Равенство 7-2521, радуемся жизни. Если это порок, то нам не нужна добродетель. Наши братья не похожи на нас. Не все в порядке с ними. Например, Братство 2-5503, тихий юноша с умными и добрыми глазами, может вдруг беспричинно расплакаться посреди дня или ночи, и тело его будут сотрясать необъяснимые рыдания. А Солидарность 9-6347, цветущий брат, в котором не чувствуется страха в течение дня, кричит во сне, он зовет: "Помогите! Помогите! Помогите!" — голосом, от которого холодеет сердце. Доктора не могут вылечить ни Солидарность 9-6347, ни Братство 2-5503.

И когда ночью, в мрачном свете свечи, мы все раздеваемся, наши братья молчат, не осмеливаясь высказать то, о чем думают. Все должны соглашаться со всеми, и они не смогут узнать, совпадают ли их мысли с мыслями всех остальных, и поэтому они боятся говорить. И они рады, когда свечи задуты на ночь. Но мы, Равенство 7-2521, смотрим в окно, на небо. Там, высоко, — мир, чистота, достоинство. А за Городом — равнина, а за ней чернеет на фоне темного неба Неведомый Лес.

Мы не хотим смотреть на него. Мы не хотим думать о нем. Но он постоянно притягивает наш взгляд. Люди никогда не входили в Неведомый Лес — нет ни возможности исследовать его, ни тропки, которая бежала бы между деревьями, охраняющими его страшные секреты. Шепотом передается молва, что раз или два в сто лет человек из Города убегает в Неведомый Лес без приказа или причины. Больше таких людей никто не видит. Они погибают либо от голода, либо от когтей хищных зверей, которые бродят по лесу. Но Совет говорит, что это всего лишь легенда. Мы слышали, что вообще-то на земле между Городами есть много Неведомых Лесов. И говорят, что они выросли над руинами Городов Незапамятных Времен. Леса поглотили руины, и кости под руинами, и все, что погибло там. И когда мы смотрим на Неведомый Лес глубоко в ночи, мы думаем о тайнах Неведомого Леса. Как вышло, что секреты потеряны для мира? Мы слышали легенды о великих сражениях, в которых множество людей с одной стороны боролось против кучки других. И это была кучка порочных людей, их побеждали, и затем великие пожары бушевали на их землях. И в огне эти люди и все их окружавшее сгорало. Огонь же был назван Рассветом Великого Воскресения. Его еще называют Манускриптным Огнем, потому что все Манускрипты Порочных сгорели, а вместе с ними и все слова Порочных. Пламя не прекращалось на площадях Городов по три месяца. Затем произошло Великое Воскресение. Слова Порочных, Слова Незапамятных Времен. Что это за слова, которые мы потеряли?

Да помилует нас Совет! Мы совсем не хотели писать об этом и не знали, что пишем, пока наша рука не вывела этого на бумаге. Мы никого не спросим об этом и сами не будем думать об этом. Мы не будем навлекать на себя смерть. И все же... Все же...

Есть одно слово. Всего одно слово, которого нет в языке людей, но которое когда-то существовало. И это — Непроизносимое Слово, которое ни один человек не должен ни слышать, ни выговаривать. Но иногда, очень редко, один из людей находит его, его находят в обрывках старых манускриптов или высеченным на древних камнях. Но как только люди его произносят, их приговаривают к смерти. Нет ни одного преступления, которое каралось бы смертной казнью, кроме Преступления Произношения Непроизносимого Слова.