Айн Рэнд - Источник. Книга 2

Пикеты Совета американских строителей дефилировали перед деловым центром Корда. Это было бессмысленно, потому что в конторе Рорка никто не работал. Все контракты были разорваны.

Это было проявление солидарности. Светская барышня, зашедшая к педикюрше, домашняя хозяйка, покупавшая морковь у уличного разносчика, бухгалтер, желавший стать пианистом и оправдывающий себя тем, что надо было содержать сестру, бизнесмен, ненавидевший свое дело, рабочий, ненавидевший свою работу, интеллигент, ненавидевший всех, — все братски объединились в удовольствии общего гнева, излечивавшего скуку и отвлекавшего их от самих себя, а они хорошо знали, какое благо отвлечься от самих себя. Читатели были единодумны. Пресса была единодушна.

Гейл Винанд шел против течения.

— Гейл! — выдохнул Альва Скаррет. — Мы не можем защищать поджигателей!

— Потише, Альва, пока я не выбил тебе зубы.

Гейл Винанд стоял один в центре своего кабинета, откинув голову назад, полный желания жить, — так он некогда стоял на пристани и смотрел на огни города в ночной темноте.

«В грязном вое, поднявшемся вокруг нас, — говорилось в передовице «Знамени», подписанной большими буквами «Г. В.», — никто, кажется, не вспоминает, что Говард Рорк сдался правосудию по собственной воле. Если он взорвал это здание — разве он должен был оставаться на месте, пока его не арестуют? По нам не хочется ждать, когда станут ясными его побуждения. Мы осудили его даже без предварительного слушания. Мы хотим, чтобы он был виновен. Мы восхищены этим делом. То, что мы слышим, не негодование, это глумление. Любой безграмотный маньяк, идиот, совершивший отвратительное убийство, находит в нас проявление симпатии и целую армию защитников-гуманистов. Но гений виновен по определению. Всеми признано, что порочно клеймить человека просто за то, что он мал и слаб. До какой же степени должно опуститься общество, чтобы клеймить человека только за то, что он силен и велик. Но такова, тем не менее, в целом моральная атмосфера нашего века — века эпигонов».

«Мы слышим крики, — говорилось в другой передовице Винанда, — что Говард Рорк проводит время в судах или в ожидании судов. Что ж, это правда. Человек, подобный Рорку, предстает перед судом общества всю свою жизнь. Но кто в этом виновен — Рорк или общество?»

«Мы никогда не поднимались до попытки понять, что такое человеческое величие и как его распознать, — говорилось еще в одной статье Винанда. — Мы в каком-то тошнотворном приступе сентиментальности пришли к выводу, что величие состоит в постоянном самопожертвовании. Самопожертвование, истекаем мы слюной, — это высшая добродетель. Но разве жертвенность — добродетель? Может ли человек жертвовать своей целостностью? Своей честью? Своей свободой? Своим идеалом? Своими убеждениями? Чистотой своих чувств? Свободой мыслить? Все это — высшие достижения личности. И жертва ради них — не жертва, а благо. Они выше любой жертвы. Так не следует ли прекратить проповедь опасной и порочной глупости? Самопожертвование? Но именно собственной личностью мы не можем и не должны жертвовать. Это не подлежит жертвованию, ибо это мы должны ставить в человеке превыше всего».

Эту передовицу цитировали «Новые рубежи» и многие другие газеты; перепечатывали ее в рамках и под заголовком «Взгляните, кто это говорит!».

Гейл Винанд смеялся. Сопротивление раззадоривало его и придавало ему сил. Это была война, а он уже давно не ввязывался в настоящую войну, во всяком случае, с тех пор как заложил фундамент своей империи под протестующие вопли всех газетчиков. Ему было дано осуществить невозможное — мечту каждого мужчины: использовать мудрость опыта, сохранив способность к риску и горячность юности. Объединение нового начала и кульминации. В ожидании этого, думал он, я и жил.

Его двадцать две газеты, его журналы, его экранные «Новости дня» получили приказ защищать Рорка. Рекламировать Рорка. Остановить линчевателей.

— Каковы бы ни были факты, — поучал он своих сотрудников, — этот процесс не будет руководствоваться фактами. Он будет руководствоваться общественным мнением. Мы всегда занимались общественным мнением. Давайте его делать. Я вас учил. Вы эксперты по рекламе. Покажите мне, чего вы стоите.

Ответом на его слова было молчание, его сотрудники поглядывали друг на друга. Альва Скаррет хмурил лоб. Но они подчинились.

«Знамя» опубликовало фотографию дома Энрайта, сопроводив ее словами: «Вы хотите разделаться именно с ним?» Фотографию загородного дома Винанда: «Найдите лучший, если сможете». Фотографию Монаднок-Велли: «Разве этот человек ничего не дал обществу?»

«Знамя» печатало биографию Рорка в колонке автора, имени которого никто не слышал, она была написана Гейлом Винандом. «Знамя» начало печатать серию статей об известных судебных процессах, на которых были осуждены невинные, поплатившиеся за предрассудки, которые разделяло большинство. «Знамя» печатало статьи о мучениках, убитых обществом: Сократе, Галилее, Пастере, мыслителях, ученых, длинный список героических имен — каждый был одиночкой, человеком, бросившим вызов другим.

— Гейл, ради Бога, это же был только строительный проект. Винанд обессиленно посмотрел на Скаррета:

— Бессмысленно заставлять вас, дураков, понять. Ну ладно. Поговорим о строительстве.

«Знамя» писало о вымогательстве в жилищном строительстве: о подкупах, некомпетентности, яданиях, яатраты на возведение которых в пять раз превышали смету, которой бы удовольствовался частный застройщик; о постройках, возведенных и брошенных; об ужасных проектах, которые принимались и которыми восторгались во имя священной коровы — альтруизма. «Полагают, дорога в ад вымощена благими намерениями, — писало «Знамя». — Может быть, потому что мы не научились различать, какие намерения создают благо? Разве не пора научиться этому? Никогда еще не было столько прекрасных намерений, которые бы так громко восхвалялись в обществе. А посмотрите на него…»

Передовицы «Знамени» были написаны Гейлом Винандом за столом в наборном цехе; он писал, как всегда: синим карандашом на громадных листах газетной бумаги буквами высотой в дюйм. В конце статьи он размашисто ставил «Г.В.», и знаменитые инициалы никогда еще не выглядели столь беспечно гордыми.

Доминик поправилась и вернулась в загородный дом. Винанд приезжал поздно вечером. Он пользовался любой возможностью, чтобы привезти с собой Рорка. Они сидели втроем в гостиной, окна которой были распахнуты в весеннюю ночь. Темные склоны холма плавно опускались из-под стен дома к озеру, озеро блестело сквозь деревья далеко внизу. Они не говорили о предстоявшем судебном процессе. Винанд рассказывал о своем крестовом походе, не затрагивая личности, будто это совершенно не касалось Рорка. Винанд стоял посреди комнаты и говорил: