Айн Рэнд - Источник. Книга 2

Этим и ограничилась его реакция на ее появление. Он разговаривал с ней, когда было необходимо, но не тратил лишних слов — как с любым другим служащим. Он давал ей указания. Бывали дни, когда у них не было времени увидеться. Она спала на диване в библиотеке. Время от времени по вечерам она заходила к нему в кабинет, чтобы передохнуть вместе с ним, если позволяли дела, и тогда они разговаривали о том о сем, о мелких происшествиях в течение рабочего дня, разговаривали легко и весело, подобно супружеской чете, обсуждающей нормальный ход повседневной жизни.

О Рорке и Кортландте они не говорили. Увидев портрет Рорка на стене в его кабинете, она спросила:

— Когда ты его повесил?

— Около года назад.

Это было единственное упоминание о нем. Они не обсуждали рост общественного негодования против «Знамени», не строили догадок о будущем. Они с облегчением отбросили от себя проблему, существовавшую за стенами здания. О ней можно было забыть, потому что она уже не стояла между ними, — для них она была решена, ответ был найден. Оставалась самая простая и мирная часть ее: сохранить газету, не дать ей погибнуть, и это стало их задачей, работой, которую они делали вместе.

Она появлялась без вызова посреди ночи с чашкой горячего кофе, и он благодарно пил его, не отрываясь от работы. Он обнаруживал на столе свежие сандвичи, когда ему больше всего требовалось подкрепиться. У него не было времени раздумывать, где она их доставала. Потом он обнаружил, что она поставила электроплитку, а в шкафчике появился запас продуктов. Она готовила завтраки, когда ему приходилось работать всю ночь. Когда за окнами на улицах воцарялась тишина или когда на крыши домов падал первый утренний свет, она появлялась с едой на картонке вместо подноса. Один раз он застал ее со шваброй в руках, она подметала и убирала в редакции, так как хозяйственная служба развалилась и уборщицы появлялись от случая к случаю.

— Разве я плачу тебе за это? — спросил он.

— Но мы не можем работать в свинарнике. Кстати, я не спросила о своей ставке, но прошу прибавки.

— Да брось ты эту швабру! Смешно ведь.

— Что тут смешного? Теперь хоть какой-то порядок. Я быстро управилась. Тебе нравится?

— Конечно.

Она оперлась на ручку швабры и засмеялась:

— Наверняка, Гейл, ты, как и все, принимал меня за предмет роскоши, содержанку высокой пробы, так ведь?

— И что, ты, если захочешь, можешь всегда быть такой?

— Именно такой я и хотела быть всегда, было бы только ради чего.

Он должен был признать, что она выносливее его. Она никогда не обнаруживала признаков усталости. Наверняка она находила время для сна, но когда — он не мог установить.

В любое время суток, в любой части здания, часами не видя его, она знала, что с ним, и знала, когда он нуждается в ней. Раз он уснул прямо за столом. Очнувшись, он увидел ее рядом. Она выключила свет и смотрела на него, усевшись у окна, в полосе лунного света, спокойная и надежная. Первым, открыв глаза, он увидел ее лицо. Шея его онемела до боли, и в первый момент, с трудом отрывая голову от рук, еще до того, как сознание и воля полностью вернули ему контроль над собой, он испытал приступ внезапного гнева и беспомощности, отчаянного протеста. Забыв, где он, почему они здесь и в каком положении, он прежде всего почувствовал, что они в тисках и что он любит ее.

Она увидела это на его лице до того, как он выпрямился. Подойдя, она остановилась у его кресла, взяла его голову в свои руки и держала ее, прижав к себе. Он не противился, расслабившись в ее объятиях. Она поцеловала его в голову и прошептала:

— Все будет хорошо, Гейл, все будет хорошо.

Когда истекли три недели, Винанд вечером вышел из здания и, не заботясь, останется ли от него что-нибудь, когда он вернется, отправился повидать Рорка.

Он не звонил ему с начала осады, Рорк же звонил часто. Винанд отвечал односложно, без пояснений и деталей, не ввязываясь в разговор. С самого начала он предупредил Рорка:

— Не пытайся прийти. Я распорядился на этот счет. Тебя не впустят.

Он старался не думать, в какие формы мог вылиться конфликт, ему пришлось забыть о самом факте существования Рорка, потому что мысль о нем влекла за собой представление о тюрьме.

Он прошел пешком долгий путь до дома Энрайта, так было дольше, но надежней. Поездка в такси приблизила бы Рорка к редакции «Знамени». Всю дорогу он смотрел только на тротуар впереди себя, ему не хотелось видеть город.

— Добрый вечер, Гейл, — спокойно встретил его Рорк.

— Не знаю, какая разновидность дурных манер лучше, — ответил Винанд, бросив шляпу на столик у двери, — прямо сболтнуть правду или отрицать очевидные факты. Я выгляжу ужасно. Скажи мне об этом.

— Да, ты выглядишь ужасно. Садись, отдохни и ничего не говори. Я наберу горячей воды в ванну, впрочем, ты не выглядишь таким уж грязным. Но все равно ванна тебе не помешает. Потом поговорим.

Винанд отрицательно покачал головой, он остался стоять у дверей.

— Говард, «Знамя» тебе не помогает, газета губит тебя.

Ему понадобилось восемь недель, чтобы дозреть до этих слов.

— Конечно, — сказал Рорк, — ну и что же? — Винанд не сдвинулся с места. — Гейл, что до меня, то мне это неважно. Меня не волнует общественное мнение.

— Ты хочешь, чтобы я сдался?

— Я хочу, чтобы ты держался до последнего цента.

Рорк видел: Винанд понял, что это было самое трудное для него, и хотел услышать продолжение.

— Я не жду, что ты спасешь меня. Думаю, у меня есть шанс победить. Забастовка не вредит мне и не помогает. Не беспокойся обо мне. И не сдавайся. Если ты продержишься до конца… я тебе больше не буду нужен.

Рорк увидел выражение гнева, протеста… и согласия. И добавил:

— Ты понимаешь, что я имею в виду. Мы останемся друзьями, ближе, чем прежде, и ты, если понадобится, будешь навещать меня в тюрьме. Не вздрагивай и не заставляй меня говорить больше, чем надо. Не сейчас. Я рад этой забастовке. Я знал, что-то подобное случится, уже когда в первый раз увидел тебя. А сам ты знал это раньше.

— Два месяца назад я обещал тебе… уж это-то слово я хотел сдержать…

— Ты и держишь его.

— Неужели я не вызываю у тебя презрения? Если так, говори. Я за этим пришел.

— Хорошо. Слушай. Ты стал важной частью моей жизни, а такое уже не повторится. Взять Генри Камерона, он отдал за мое дело жизнь. А ты издатель паршивых газетенок. Но ему я бы этого не мог сказать, а тебе говорю. Или Стив Мэллори, человек, никогда не шедший на компромисс со своей совестью. Ты же только и делал, что торговал собственной совестью мыслимым и немыслимым образом. Это ты хотел услышать от меня? Но ни в косм случае не сдавайся. — Он отвернулся и добавил: — Это все. Больше ни слова об этой чертовой забастовке. Садись, я дам тебе выпить. Отдохни, приди в себя.