Айн Рэнд - Источник. Книга 1

Он спокойно спросил ее:

— Это все?

Она прикрыла глаза и сказала, опустив голову:

— Да, если не считать того, что я не одна такая. Таких, как я, много; большинство женщин, которые работают со мной, такие же. Не знаю, как они дошли до этого. Не знаю, как это случилось со мной… Раньше мне было приятно помогать людям. Помню один случай, я тогда обедала вместе с Питером, по дороге домой я увидела старика, он играл на шарманке, и я дала ему пять долларов — все деньги, какие у меня оставались, я их приберегла, чтобы купить бутылку «Рождественской ночи». Уж очень мне тогда ее хотелось, но потом всякий раз, когда я вспоминала шарманщика, у меня было так радостно, так светло на душе… В те дни я часто виделась с Питером. Возвращаюсь, бывало, домой после встречи с ним, и мне хочется приласкать каждого маленького оборвыша в нашем квартале… А теперь мне, кажется, ненавистны все бедняки. И моим сослуживцам, похоже, тоже… Но бедняки нас не ненавидят, хотя могли бы. Они нас презирают. Не смешно ли? Обычно хозяева презирают рабов, а рабы их ненавидят. Не знаю, как будто роли поменялись. Видно, в этом случае все иначе, а может быть, и нет. Не знаю… — Она выпрямилась на миг в последней попытке сопротивления. — Неужели вам не понять, что меня мучает? Как же так получилось, что я с радостью взялась за дело, которое мне казалось правым, а в итоге оно растлило мою душу? Видимо, во мне изначально нет добра, и я не способна нести его людям. Не вижу другого объяснения. И все же… иногда мне приходит в голову странная мысль: может ли вообще быть смысл в том, чтобы человек искренне, всем сердцем стремился делать добро — при том, что добро ему никак не дается? Не может быть, что я совсем негодный человек. Я ведь все отвергла, ничего не оставила для себя, у меня ничего нет — а между тем, я несчастна. И другие женщины рядом со мной несчастны. И я не знаю ни одного бескорыстного человека в мире, который был бы счастлив… кроме вас, дядя.

Она уронила голову на грудь и больше ее не поднимала, казалось, она потеряла интерес к ответу на заданный ею вопрос.

— Кэти, — тихо, с мягким упреком сказал он. — Кэти, дорогая моя.

Она молча ждала.

— Ты действительно хочешь услышать ответ? Она кивнула.

— Видишь ли, мой ответ уже содержится в том, что ты сама сказала.

Она взглянула на него, не понимая.

— О чем ты вела речь? На что ты жаловалась? На то, что ты несчастна. Ты, Кэти Хейлси, и никто другой. За всю свою жизнь я не слышал речей более эгоистичных.

Она заморгала глазами, вся внимание, напрягаясь, как школьница, которой задают трудный урок.

— Неужели тебе не ясно, как это эгоистично? Ты выбрала благородную профессию, и не ради добрых дел, а ради личного удовлетворения, которое ожидала найти в ней.

— Но мне действительно хотелось помогать людям.

— Потому что ты рассчитывала проявить в этом лучшие качества своей натуры.

— Да, а что? Я считала, что это доброе дело. Разве зазорно хотеть приносить добро?

— Зазорно, если это твоя главная цель. Тебе непонятно, что ставить в центр собственные желания — это и есть эгоизм. Пусть все летит к чертовой матери, только бы я был добродетелен.

— Но если не уважать себя, как можно что-нибудь совершить?

— А зачем вообще быть личностью? — Она изумленно развела руками. — Если заботиться прежде всего о том, кто ты, что думаешь, что чувствуешь, что у тебя есть, а чего нет, то это и есть обыкновенный эгоизм.

— Не могу же я вылезти из собственной кожи.

— Нет, но можно вылезти из собственной мелкой души.

— Вы хотите сказать, что я должна хотеть быть несчастной?

— Нет. Надо вообще перестать хотеть. Надо забыть, как важна мисс Кэтрин Хейлси, перестать с ней считаться. Потому что, пойми, она несущественна. Люди что-то значат только по отношению к другим людям, по своей полезности, по тем функциям, которые они выполняют. Не поняв этого полностью, нельзя ни на что рассчитывать, кроме несчастья в той или иной форме. Зачем делать мировую трагедию из того, что ты чувствуешь, как становишься черствым по отношению к людям. Ну и что? Это только болезнь роста. Нельзя ведь сразу перескочить из состояния животной дикости в царство духовности, минуя промежуточные стадии. Какие-то из них покажутся малопривлекательными. Красивая женщина сначала часто бывает гадким утенком. Рост предполагает разрушение. Нельзя приготовить омлет, не разбив яйца. Надо с готовностью принимать страдания, не бояться быть жестоким, нечестным, нечистоплотным, словом, идти на все, чтобы вырвать с корнем самое стойкое из зол — свое Я. Только умертвив его, став ко всему безучастным, растворив себя как личность и забыв имя своей души, только тогда познаешь счастье, о котором я говорил, и перед тобой растворятся врата духовного величия.

— Но, дядя Эллсворт, — пролепетала она, — когда растворятся врата, кто войдет в них?

Он звонко, недобро, но явно оценив ее замечание, рассмеялся:

— Ну, милая, никак не ожидал от тебя таких сюрпризов. — Лицо его стало серьезным. — Остроумно, ничего не скажешь, но надеюсь, милая Кэти, за этим ничего больше не кроется, кроме остроумия?

— Нет, не кроется, — неуверенно сказала она, — наверное, нет, и все же…

— Когда говоришь об отвлеченных материях, нельзя понимать все буквально. Конечно, ты войдешь. Ты не утратишь по дороге свою личность, наоборот, приобретешь более широкую, такую, что вместит все другие и всю вселенную.

— Но как? Что это значит конкретно?

— Теперь ты видишь сама, как трудно рассуждать об этих вещах, ведь весь наш язык — это выражение индивидуализма со всеми его понятиями и предрассудками. Личность — это иллюзия, не более. Нельзя построить новый дом из одних обломков старого. Не стоит рассчитывать понять меня полностью в рамках нынешнего концептуального аппарата. Наш ум отравлен эгоизмом, его предрассудками и заблуждениями. Нам не дано знать, что будет добром и злом в обществе бескорыстия, мы не можем судить, что и как будем чувствовать тогда. Сначала надо разрушить эго. Вот почему разум так ненадежен. Мы не должны думать. Мы должны верить. Верить, Кэти, даже вопреки разуму. Не задумывайся. Верь. Полагайся на сердце, а не на рассудок. Не думай, а чувствуй и верь.

Она сидела молча, собравшись, успокоившись, и все же выглядела так, будто по ней проехал паровой каток. Она покорно прошептала:

— Вы правы, дядя… я… я не могла сама все так понять, я имею в виду, мне казалось, что я должна думать… Но вы правы… то есть, если я могу правильно выразить свою мысль… если я могу правильно употреблять слова… Да, я буду верить… я постараюсь понять… Нет, не понять. Почувствовать, я хочу сказать, поверить… Но хватит ли у меня сил? После разговора с вами я всегда чувствую себя такой ничтожной… Видимо, я в чем-то была права: я недостойна… но это неважно… это неважно…