Удивительные истории нашего времени и древности

Сначала на цитре было пять струн. Число их соответствовало пяти элементам: металлу, дереву, воде, огню, земле и *пяти музыкальным тонам: гун, шан, цзюэ, чжи, юй. На пятиструнной цитре часто играли *Яо и Шунь, напевая *стихи о южном ветре, и в мире тогда царил великий порядок.

Затем, когда князь *Вэнь-ван находился в заключении в Юли, он, оплакивая сына своего Бо Икао, добавил одну струну, и полились чистые звуки глубокой печали и безысходной тоски. Струну эту назвали струною Вэнь. Когда же *У-ван шел походом на Чжоу, то песнь раздавалась в войсках и ликование было в народе. И вот тогда добавлена была еще одна струна, и родились мощные звуки взлета чувств, звуки боевого подъема. Струну эту назвали струною У. Таким образом, к первоначальным пяти струнам добавились еще две, и называть эту цитру стали семиструнной цитрой со струнами Вэнь и У.

Цитра эта требует соблюдения шести запретов, семи воздержаний и обладает восемью совершенствами.

Шесть запретов — это: не подвергать сильному холоду, большой жаре, бушующему ветру, бурному ливню, треску грома и обильному снегу. Семь воздержаний — это: по мертвым плачут — не играй; играют, слышишь — не играй; хлопочешь, занят — не играй; без омовения — не играй; одет небрежно — не играй; не возжег курений — не играй; непонимающим — не играй.

А восемь совершенств — это непревзойденная выразительность звуков цитры, в которых бесподобны: чистота, звучность, таинственность, изящество, грусть, величие, тоска, размеренность.

И когда искусной игрой на такой цитре достигается высшая красота ее звучания,

Вот в этом и сказывается сила *классической музыки!

Боя видел, как свободно и легко дровосек говорит о цитре, но все еще сомневался, не овладел ли он этими знаниями понаслышке. «А если и так, — подумал он, — все-таки надо отдать ему должное!» И Боя решил еще раз испытать дровосека.

Теперь, обращаясь к нему уже не на «ты», как раньше, а на «вы», Боя спросил:

— Раз вы знаете, высокоуважаемый, основы музыки, то скажите. Как-то раз, когда Конфуций играл на цитре, к нему пришел Янь Хуэй. Еще с улицы Янь Хуэй уловил что-то мрачно-тяжелое в звуках цитры. Ему почудилась в них жажда убийства. Удивленный, Янь Хуэй спросил об этом учителя. Конфуций ответил: «Когда я сейчас играл, я заметил, что кошка ловит мышь. Мне хотелось, чтобы кошка схватила ее, и я боялся, что она ее упустит. Вот в звуках цитры и выразилась эта жажда убийства». Из этого видно, в какие тонкости музыки углублялась школа мудрого философа. Так вот скажите, если бы я, чиновник скромный, стал играть и в сердце моем были бы думы о чем-то, смогли бы вы, высокоуважаемый, уловить их в звуках цитры?

Дровосек ответил:

— В *«Песнях Мао» сказано:

Попробуйте, высокопочтенный сударь, сыграйте, а я, ничтожный, буду отгадывать, как подскажет чувство. Но если не угадаю, благоволите не прогневаться.

Боя натянул порвавшуюся струну и погрузился в думу. Мысль его устремилась к горным высотам, и он тронул струны.

— Да! Хорошо! — воскликнул дровосек. — Возвышенно, величественно!.. Ваши мысли в высоких горах.

Боя ничего не ответил. Он опять сосредоточился, представил себе текущие воды и снова ударил по струнам.

— Да! Красиво! — с восхищением отозвался дровосек. — Струящаяся плавность! Ваши мысли в текущей воде.

В этих двух ответах каждый раз угадывались сокровенные мысли Боя. Пораженный, Боя отстранил цитру и встал, приветствуя гостя, как подобает хозяину.

— Простите! Простите! — восклицал он. — Да, это тот случай, когда в камне сокрыта бесценная яшма. И если бы по внешнему виду судили о людях, то сколько талантов было бы в мире загублено. Сударь, ваша уважаемая фамилия и ваше благородное имя?

Дровосек склонился и ответил:

— Я, ничтожный, ношу фамилию Чжун, имя мое — Хуэй, второе имя — Цзыци.

— Итак, значит, господин Чжун Цзыци, — произнес Боя, сложив для приветствия руки.

— А ваша высокая фамилия и место вашего почетного назначения? — в свою очередь осведомился Цзыци.

— Скромный чиновник Юй Жуй, — ответил Боя. — Служу при цзиньском дворе и прибыл в вашу уважаемую страну посланником от цзиньского князя.

— Оказывается, передо мной высокопочтенный господин Боя, — произнес Цзыци.

Теперь Боя усадил Цзыци на почетное место гостя, а сам занял место потчующего хозяина и приказал мальчику подать чай. После чая, велев принести вина, он сказал:

— Хочу воспользоваться вином как предлогом, чтобы продлить беседу с вами. Прошу не пренебречь ничтожностью простого угощения.

— Смею ли! — отозвался Цзыци.

Мальчик убрал цитру, и они сели за вино.

— По говору вы, конечно, уроженец Чу, не знаю только, в какой именно местности находится ваша почтенная обитель, — начал Боя.

— Неподалеку отсюда, — отвечал Цзыци. — Деревня *Цзисянь, в горах Мааньшань, и будет та самая глушь.

— Деревня Цзисянь, — повторил Боя и одобрительно кивнул головой. — Действительно, «собрание талантов». А каково же ваше благородное занятие?

— Рубкой дров я занимаюсь, — ответил Цзыци.

Боя усмехнулся.

— Господин Цзыци, — обратился он к гостю, — я простой чиновник и в своих словах не должен был бы выходить за пределы дозволенного, но разрешу себе нескромность заметить, что на вашем месте я не избрал бы себе такой участи. Почему бы вам с вашими дарованиями, с вашими знаниями не добиваться почестей и славы, не занять должного места при дворе и не оставить в истории своего имени? Почему, напротив, вы ограничиваете свои стремления и мечты лесами и ручьями, допускаете, чтобы следы ваши терялись среди следов простых дровосеков и пастухов, почему пропадаете здесь в безызвестности?

— По правде говоря, — сказал Цзыци, — в семье нашей лишь престарелые родители мои да я. Живу я жизнью дровосека, чтобы провести возле отца и матери остаток лет их, и на должность, будь она сопряжена со всеми почестями княжеского званья, не согласился б променять и дня забот о стариках.

— Такая сыновняя почтительность поистине редка! — воскликнул Боя.

Так за разговором шло время. Гость и хозяин, то один, то другой, поднимали чарки и любезно потчевали друг друга. Цзыци, как говорится, был «равно спокоен и при унижении, и при возвеличении», и Боя все больше и больше проникался к нему симпатией и уважением.

— Которая же это весна в цветущей вашей молодости? — спросил он у Цзыци.

— Попусту прожил уже двадцать семь лет.

— Я на десять лет старше вас, но если б вы не отказались скрепить союзом братским эту встречу и братьями впредь называться, то это было бы подлинной дружбой людей, понимающих звук.