Чарльз Паллисер - Квинканкс. Том 1

Последнее соображение взяло верх, и я поспешно, срываясь в крик, проговорил:

— Скажите, по крайней мере, знаете ли вы миссис Дигвид.

— Ишь, никак не уймется, — усмехнулся Барни. — С чего ты взял, что кто-то станет тебе помогать?

— С того, что мы с матушкой однажды помогли миссис Дигвид, — выкрикнул я. — Три года назад, в Рождество. Если вы ее знаете, пожалуйста, помогите мне ради нее.

Дверь закрывалась.

— Она вспомнит, — кричал я. — Это было в Мелторпе. Дверь внезапно распахнулась, и Барни уставился на меня с выражением, которое я никак не мог объяснить.

Он сказал грубым голосом, тон которого противоречил словам:

— У тебя вконец измотанный вид. Входи, глотни чего-нибудь, чтобы согреться. Прости, что малость нагрубил.

Я медлил, гадая, чем вызвана эта внезапная перемена. Может, у него все-таки заговорила совесть, или сердце? Судя по его рвению, так оно и было, однако я улавливал в его глазах тонкий расчет и не доверял ему. Тем не менее я не мог отказаться от еды и теплого крова, чтобы, голодный и замерзший, вновь скитаться по улицам, где у меня не было знакомых, поэтому я поднялся на крыльцо. Я пообещал себе быть настороже и никому не доверять — по крайней мере, из этих людей. У двери я пошатнулся, и Барни взял меня за плечо — в этот раз бережно, хотя и твердо — и повел в дом.

— Так вы мистер Дигвид? — спросил я, когда мы вернулись в холл, где теперь было пусто.

Наклонив ко мне свою большую голову, он хрипло прошептал:

— Запрещаю тебе называть эту фамилию — ни при мне, ни при ком другом. Слушайся меня, и я о тебе позабочусь. А если будешь перечить, оторву тебе руку и ею же отхожу тебя до смерти. Понял?

— Да.

— Никому здесь ничего о себе не рассказывай. Только мне. Хорошо?

И снова я, задыхаясь, выразил согласие на его условия.

По-прежнему не выпуская моего плеча, он провел меня в конец большого темного холла и там толкнул перед собой направо, через дверной проем, где не было двери, в самую странную комнату, какую я когда-либо видел.

Это была просторная гостиная с очень высоким потолком — при других обстоятельствах ее можно было бы назвать красивой. Там находилось много народа, большинство пили, играли в карты и курили, а другие, несмотря на ранний час, а также шум и плотный дым, спали, растянувшись на коврах и разбросанных там и сям подушках, мужчины и женщины вперемежку. Как уже вскользь заметил в холле, многие, вне зависимости от пола, были роскошно разодеты по последней моде (к ним относилась девушка, которая открыла мне дверь), в то время как одежда других мало чем отличалась от лохмотьев. На многих женщинах были шелковые платья с богатой кружевной отделкой, кое-кто из мужчин щеголял в бархатных фраках и атласных жилетах, но остальные, как последняя беднота, были одеты в самого унылого цвета вельвет. Уже одно это было непонятно, однако еще больше поражало удивительное несоответствие между роскошью нарядов и мебели, с одной стороны, и недостроенным зданием — с другой.

Окна, как я уже заметил с улицы, были забиты досками, поэтому даже днем комнату освещали многочисленные масляные лампы. Стены состояли из голого кирпича, без штукатурки и панелей, но заметить это можно было лишь местами, так как большая часть поверхности была задрапирована изысканной узорчатой тканью. На полу в небрежном изобилии валялись ковры и коврики, один поверх другого или сложенные вдвое, чтобы соорудить импровизированную постель.

Разумеется, эту смесь роскоши и убожества я разглядел не сразу. Когда я вошел, от резкого запаха ламп и парфюмерии у меня закружилась голова; Барни подтолкнул меня к софе, и я на нее рухнул. На другом ее конце сидела молодая женщина — не та, которая открыла мне дверь, а высокая, светловолосая и тоже нарядно одетая (она говорила в холле о Джеке) — и яростно спорила с некоторыми из своих компаньонов. Ее вечернее платье оставляло на виду плечи, не прикрытые ничем, кроме драгоценностей — на мой взгляд, настоящих. Увидев нас с Барни, компания замолкла.

— Позаботься о нем, Салли, — сказал Барни, кивая в мою сторону.

Нахмурившись, она поднесла к моим губам стакан, из которого пила.

— От этого вреда не будет. Это вино.

Я отхлебнул немного, и внутри у меня разлилось тепло. Женщина отвернулась и затеяла разговор с одним из мужчин. В ее красивых чертах таились скука и апатия, которые, как мне показалось, она умела при случае изображать себе на пользу. Пока я осматривался, спящие вокруг нас начали пробуждаться и подходить поближе; к ним присоединялся кое-кто из тех, кого я видел в холле.

— На черта ты привел этого парнишку, Барни? — спросил один из мужчин.

— Гони его прочь, — крикнул Сэм, человек с бородой и косичкой. Противореча собственным словам, он удивительно дружелюбно мне улыбнулся, показывая золотые зубы.

— Что нам, своих заморочек мало? — спросил человек с худым уродливым лицом; красивый атласный фрак и множество колечек и печаток в кармашке для часов придавали ему нелепый вид. — Только приятелей Кошачьего Корма нам тут не хватало.

— Правильно, Уилл, — кивнул Сэм. — Проку нам теперь от этого мальчишки как от козла молока.

— Можно приспособить его, чтобы пролезал в щели, — предложило мужеподобное существо женского пола, в мужской шляпе и промасленной и просмоленной моряцкой куртке; лицо у нее было рябое, зубы совершенно черные. Под шляпой я разглядел ярко-рыжие волосы.

— Нет, Полл, он слишком большой, — покачал головой Уилл.

— Он приманка? — спросила девушка, открывшая дверь.

— Малец остается, Сэм, — объявил Барни. И обернулся к девушке, открывшей дверь: — Нет, Нэн.

— На тебя что, чувствительный стих нашел? — ухмыльнулась она.

— Ты рехнулся, — проговорил человек с драгоценностями. — Он будет нам мешать. — Он всмотрелся в меня глазами, похожими на два набухавших синяка, и вдруг больно ударил по лицу. — Нечего на меня глазеть.

— Отцепись от него, — крикнула Нэн.

Барни зыркнул на Уилла:

— Недоволен, можешь отваливать.

— Ладно, послушаем, что скажет Джек, когда вернется, — непокорно буркнул Уилл.

— Плевать, что скажет Джек, — огрызнулся Барни. — Старший я, а не он, пусть кое-кто рад бы об этом забыть. Я говорю, мальчонка остается.

Никто не открывал рта, только Уилл и еще один или двое проворчали что-то себе под нос. Но Барни продолжал:

— И мы возьмемся за дело, а если кому хочется перейти к Кошачьему Корму, то и черт с ним.

Тут поднялся хор злобных, протестующих голосов, не смолкавших, пока этот гвалт не перекричал Сэм:

— Нельзя ничего решать за спиной у Джека.

Слушая одобрительные возгласы окружающих, Барни вспыхнул от ярости, а увидев торжествующую улыбку Салли, крикнул: