Константин Седых - Даурия

– Завтра, товарищи, легкой удачи не будет. Зарывайтесь поглубже в землю! Сейчас попотеем, да зато в бою уцелеем.

Умытая первым обложным дождем, радостно зеленела неоглядно широкая степь. Голубое от края до края, отступило на огромную высоту и казалось бездонным залитое светом небо. Сверкая, переливался нагретый воздух, сплошными коврами цвели на буграх подснежники, пели жаворонки, синели в лощинах озера, белые чайки вились над ними.

Шумно и людно было в тот день на широких степных дорогах. Преследуя разбитого у Адриановки и Могойтуя противника, красногвардейские части на широком фронте подходили к Онону. Краснели в летучей пыли знамена пехотных колонн, сверкали штыки, далеко разносился глухой и мерный топот. Молодцеватые, окрыленные успехом бойцы шагали размашисто и легко. Обгоняя их, проносились с веселым цоканьем копыт эскадроны конницы. А впереди, за конусообразными невысокими сопками, все бухали и бухали тугие пушечные удары, горели подожженные семеновцами переправы на Ононе, кружились в задымленной синеве и тревожно перекликались орлы.

По тракту, проходившему рядом с железнодорожной линией, двигалась большая колонна Дальневосточного социалистического отряда. Возглавляли колонну коренастые, широкоплечие люди в бескозырках и темно-синих форменках, шагавшие четким, кованым шагом. Грудастые, рослые лошади – по восемь штук в упряжке – везли четыре дальнобойных морских орудия и зеленые зарядные ящики на высоких колесах. Не жалея усилий, помогали лошадям на подъемах и спусках бравые артиллеристы с карабинами за плечами.

На придорожный, усеянный бело-синими подснежниками курган, впереди колонны, вылетела группа всадников на рыжих и гнедых конях. Завидев их, матросы распрямились, пошли веселее. Плотный усатый командир в коричневой кожанке, шагавший сбоку колонны, узнал в одном из всадников Сергея Лазо. Поправив на голове бескозырку, повернулся он к матросам, скомандовал:

– Даешь, братва, песню! Вижу впереди командующего.

Тотчас же в середине колонны встрепенулся щеголеватый молодой морячок, с закрученными в колечки черными усиками, с отчаянными серыми глазами. Тряхнув головой, набрал он полную грудь воздуха и завел высоким, удивительно чистым голосом:

– Варшавянку запели! – сказал на кургане Лазо, обращаясь к своим ординарцам, и на смуглом лице его заиграла довольная юношеская улыбка. Он глядел на подходившую колонну и с неизведанной прежде гордостью думал о том, что все эти сильные и мужественные люди идут, подчиняясь его приказу. От этого он почувствовал себя вдруг безмерно счастливым и порывисто привстал на стременах. «Как я счастлив! Как я счастлив!» – говорил он себе, вслушиваясь в торжественный и суровый, всегда волновавший его напев. А в песню уже врывались легко и стремительно десятки других голосов.

самозабвенно и радостно выговаривали высоко взмывшие тенора и, словно накатывающийся раскатами гром, с грозной решимостью вторили им басы. Еще не замерли в знойном воздухе страстно звеневшие подголоски, как вырвался из глубины колонны гордый мужественный припев. И долго бушевал над степью могучий прибой голосов:

Лазо галопом спустился с кургана. Круто осадив гнедого с белой звездой на лбу коня, поздоровался с переставшими петь матросами. Крепко отбивая шаг, держа равнение, они ответили дружно и преданно:

– Здравствуйте, товарищ командующий!

Командир в кожанке, поправляя маузер на боку, подбежал к Лазо:

– Прикажете остановить колонну?

– Ни в коем случае, товарищ Бородавкин. Надо спешить и спешить. Бронепоезд «За власть Советов» и красногвардейцы Недорезова ворвались в Оловянную. Семеновцы удрали за Онон и спешно укрепляются на прибрежных высотах. Нужно сбить их оттуда как можно скорее. На ваших матросов я крепко надеюсь. У нас нет ни лодок, ни паромов. Матросы должны по фермам взорванного моста перебраться на ту сторону сегодня ночью. Это трудно, но возможно. Прибыв в Оловянную, немедленно осмотрите мост и подступы к нему на обоих берегах. Вечером доложите мне свой план броска через реку.

– Ясно, товарищ Лазо! Разрешите догонять колонну?

– Догоняйте, – откозырял ему Лазо и поехал навстречу артиллеристам, среди которых уже заприметил знакомую фигуру Федота Муратова.

– Ну, казак, ужился с матросами?

– Ужился, – расплылся в улыбке Федот. – Это такие парни, которым сам черт не страшен. А я таких обожаю – воевать с ними одно удовольствие… Понеслись вчера на нашу батарею семеновцы с пиками наперевес. Было их человек триста. Летят они с фланга, а у нас в прикрытии ни одного тебе пролетария. Жуть меня взяла, а морячки не растерялись. Повернули моментально свои пушки и окропили их в упор картечью, да так, что человек двести положили. Хорошо стреляют и труса никогда не празднуют.

– Вы ему шибко не верьте, – обратился к Лазо круглолицый, с желтыми усиками матрос и со смехом добавил: – Это он подмазывается к нам, боится, чтобы его из батареи не вытурили, как самую последнюю контру.

– А разве есть за что?

– Водку любит, а мы трезвенники. Зарок у нас – пока не угробим Семенова, ни капли в рот не брать…

Уезжая от артиллеристов, Лазо слышал, как Федот с обидой в голосе выговаривал матросу:

– Осрамил ты меня, Васька, а еще другом считаешься. Теперь мое дело – хоть сквозь землю провались. И какой тебя леший за язык дернул?

– А ты не пей, если другом быть хочешь, – наставительно сказал матрос.

«Серьезный морячок», – рассмеялся про себя Лазо и обернулся, чтобы еще раз поглядеть на него.

Через полтора часа он был уже в расположении Первого Аргунского полка, вновь сформированного и приведенного на фронт бывшими его офицерами, большевиками Метелицей, Богомяковым и Бронниковым. Аргунцы стояли в степи под Цугольским дацаном – известным на все Забайкалье буддийским монастырем, – а штаб их разместился в заезжем монастырском доме.

Увидев с пригорка дацан, Лазо остановился и долго разглядывал поразивший его своей архитектурой красно-белый трехэтажный храм, над которым носились большие голубиные стаи. Черепичная крыша храма с круто загнутыми кверху углами, с белыми трубами в жестяных колпаках, увенчанная в центре башенкой, напоминала ему китайские пагоды, снимки которых он видел совсем недавно, просматривая в библиотеке читинского музея «Летопись войны с Японией».