Константин Седых - Даурия

– Нынче вечером.

– На кладбище?

– Нет. Похороним за станицей на каком-нибудь видном месте.

– Надо бы матери его письмишко отправить.

– Отправим. Завтра пойдет полковая летучка на Нерчинский Завод, с ней отправим. Это, брат, не к спеху…

Не успели мунгаловцы напиться чаю, как под окнами зло прозвучали три выстрела. Все вскочили и бросились в ограду к коням. На площади, стреляя из маузера, крутился на рыжем белоногом коне Балябин. К нему со всех сторон скакали красногвардейцы.

Полк выстроился перед командиром и замер.

– Разговор у нас с вами серьезный будет, – сказал глуховато Балябин. И негромкие слова услыхало каждое ухо.

– Вы знаете, кто мы такие?

– Знаем! Знаем!

– Нет! Вы не знаете, кто мы. Хотите, я вам скажу?

Все настороженно замолчали. Все почувствовали, что скажет Фрол Балябин такое слово, которым ударит как обухом в лоб.

– Мы подлые мародеры, а не бойцы революции. Вот мы кто! Не успели заехать в станицу, как уже разграбили потребительскую лавку. Прельстились на тряпки, на пуговицы.

– Как разграбили?

– Кто разграбил?

– Я, товарищи, тоже не знаю, кто из вас грабил. Но я узнаю. Тот, кто взял эти несчастные тряпки, должен сознаться, пока не дошло до обыска. А там мы посмотрим, что делать с таким народом – стрелять или миловать.

– Правильно!

– Ну-ка, мародеры, пять шагов вперед!

Никто не сдвинулся с места.

– Стало быть, я тихо говорю. Не все меня слышали. Я могу и громче сказать, – завопил Балябин. – Мародеры! Пять шагов вперед!

На правом фланге второй сотни неуверенно тронул коня пожилой казак. За ним, нерешительно взмахнув нагайкой, выехал другой, тоскливо, исподлобья взглядывая на Балябина. А за ними, ломая строй, обреченно двинулась добрая половина первого взвода.

– Не совестно? – спросил Балябин усатого.

– Какое уж, паря, не совестно. Легче провалиться на этом самом месте.

– Как же вы надумали это? Разве за этим мы поднялись на борьбу? А знаете, кого вы грабили? Самих себя грабили. Таких же, как вы, горюнов грабили. Народ грабили. Знаете, что за это бывает?

– Пуля, – угрюмо пробасил усатый.

– Сейчас же все выкладывайте, мерзавцы!

И на кудрявую пыльную зелень, на раскаленную темную землю стали выкладывать люди из сум, из карманов убогую свою добычу. Выкладывали табак и спички, гребенки и пуговицы и разодранный на кушаки и портянки ситец в мелкую красную клеточку.

– Что теперь будем делать с ними? – кивнул Балябин на мародеров.

– Выпороть!

– Расстрелять!

– Судить! – закричали черствые, хриплые голоса. Когда угомонился накричавшийся полк, заговорил Балябин:

– Товарищи, я думаю, что за первую вину не будем ни расстреливать, ни пороть. Тем более что они сознались сами и вину свою, как видно, чувствуют. На первый раз мы их простим. Но скажем им: смотрите, ребята, первый раз вы счастливо отделались. В другой раз так не сорвитесь. Тогда пристрелим без всякого суда и следствия. Так думаю, товарищи, я. А как вы?

– Простим на первый раз.

– Согласны.

Тогда закричал усатый. Он привстал на стременах, взмахнул рукой:

– Братцы! Дайте слово сказать.

– Говори, говори, расскажи, что думаешь, – ответил Балябин.

– Братцы! Дорогие мои товарищи! Спасибо вам за справедливый суд. Нашкодили мы. Попутала нас наша мужицкая жадность. Позарились, значит, на табак и тряпки. Забыли, зачем оставили родные села и станицы. Ведь не затем мы их оставили, чтобы народ грабить. Мы за народ кровь проливать пришли, а не грабить. По гроб жизни мы будем помнить наш позор. Спасибо вам еще раз за вашу доверию к нашему брату… – И он взволнованно и долго кланялся на все стороны.

К вечеру полк выступил дальше.

Через несколько дней полк установил связь с наступавшим вдоль линии железной дороги отрядом дальневосточных моряков. Случилось это во время дневки в поселке Барун-Кондуевском. Для связи прибыл конный разъезд матросов.

Четвертая сотня расположилась на дневку в обширной усадьбе богача на краю поселка. Расседланные кони ели из брезентовых торб овес, а казаки толпились в ограде у костров, на которых варился обед. Роман, Тимофей и Семен Забережный сидели на лавочке за оградой, когда на улице появились матросы. Их сопровождали посланные утром на разведку казаки первой сотни. К великому удивлению мунгаловцев, впереди матросов на взмыленном вороном коне, помахивая нагайкой, ехал неузнаваемо раздобревший Федот Муратов.

Несмотря на жаркую погоду, Федот заявился в коричневой кожанке и сизой каракулевой папахе, молодцевато заломленной набекрень. На правом боку его болтался маузер в деревянной кобуре, на левом – весело позванивала о зубреное стремя серебряная офицерская шашка.

Федот еще издали опознал своих земляков. Огрев коня по лоснящемуся крупу, подскакал к ним.

– Здравия желаем! – громовым голосом поздоровался он.

– Ты это откуда взялся? – спросили его оба разом Тимофей и Роман.

– Откуда следует. Вы думаете, одним вам с золотопогонниками драться?

– Тебя, паря, вдруг и не признаешь, – сказал Федоту Семен. – Где это ты так разоделся?

Федот небрежно обронил:

– Трофейное, – и, помедлив, добавил: – Офицериков мы потрепали под Оловянной… Ну, а вы как? В бою были?

– Довелось.

Из дома напротив показался командир полка Балябин в окружении ординарцев. Роман сказал Федоту:

– Вон наш командир идет.

Балябин подошел, поздоровался и спросил:

– Откуда, товарищи?

Федот подтянулся в седле, кинул руку под козырек:

– По приказанию командующего фронтом товарища Лазо разъезд первого отряда дальневосточных моряков прибыл для установления связи с вашим полком.

В пакете, который Федот вручил Балябину, Лазо просил держать регулярную связь с его штабом и кратко характеризовал обстановку на фронте. Дальше он сообщал, что, по имеющимся в его распоряжении сведениям, крупная семеновская часть занимает станицу Ключевскую. Он приказывал атаковать семеновцев на следующий день совместно с Коп-Зор-Газом, действующим левее аргунцев.

Федот и матросы, пообедав с мунгаловцами, отправились в Коп-Зор-Газ.

– Не подкачайте, ребятишки, завтра! – крикнул Федот на прощание.

Едва схлынула дневная жара, как полк начал седловку. За ночь ему предстояло сделать большой переход. До Ключевской было тридцать верст. Сотни собирались и выстраивались вдоль дороги, на выезде из поселка. Балябин поздоровался с ними и сказал короткую речь. В ней он призывал Второй Аргунский бить белогвардейцев, как бьет их Аргунский Первый. За это время отправленная в походное охранение полусотня, выслав от себя лобовой и боковые дозоры, скрывалась уже за ближним увалом. Балябин поглядел ей вслед и энергично махнул рукой. С мягким топотом, бряцая оружием и стременами, прошла мимо него первая сотня, за ней вторая, и скоро весь полк вытянулся в длинную колонну.