Константин Седых - Даурия

А через день с помощью Федота раздобыл для сотни ручной пулемет. Пулемет был неисправный, но в сотне нашелся слесарь из оловяннинских железнодорожников, который быстро исправил его.

В поход выступили через день.

Первый и Четвертый полки двигались на Нерчинский Завод по берегу Аргуни. Они должны были занять станицы Олочинскую и Чалбутинскую, чтобы отрезать пути отступления семеновским войскам на китайскую сторону и соединиться южнее Нерчинского Завода с полками, обходившими город с запада. Не встречая сопротивления, полки стремительно продвигались вперед.

Приближаясь к Чалбутинской, Роман невольно раздумался о предстоящей встрече с Ленкой Гордовой. Ленка дала слово ждать его хотя бы три года. Но что он мог сказать ей после того, как снова свела и помирила его судьба с Дащуткой? Сказать, чтобы она махнула на него рукой и выходила замуж? По-хорошему так и следовало поступить. Но мысли его все время двоились. И чем ближе была Чалбутинская, тем больше Ленка заслоняла в его душе Дашутку. У него было такое ощущение, какое бывает перед большим и заведомо веселым праздником.

На одном из коротких привалов он упросил Симона Колесникова подстричь и побрить его. Ножницы попали Симону такие, которыми стригут овец. Были они тупые и дико скрежетали в руках у Симона. Волосы они не стригли, а рвали словно щипцы. Но Роман терпеливо вынес эту пытку и на всякий вопрос Симона – не больно ли ему, бодро отвечал:

– Валяй, чего там!

На подступах к Чалбутинской он молодцевато подскакал к Кузьме Удалову и, горяча Пульку, попросил:

– Разреши, товарищ Кузьма, моей сотне ворваться в станицу первой!

– Давай, если зудится, – разрешил грузный и широкоплечий Удалов, одетый в треснувшую по швам кожаную куртку и в желтые диковинные сапоги с зашнурованными голенищами. Роман спал и видел заполучить себе такие же.

Круте повернув вздыбленного Пульку, Роман понесся к своей сотне.

Чалбутинскую увидел он с перевала, где на обочинах дороги пробивалась первая зелень, катились по черным пашням гонимые ветром желтые мячики прошлогоднего перекати-поля. За станичными огородами синела вскрывшаяся Аргунь, тонули в лазоревой дымке маньчжурские сопки, дымились на берегу навозные кучи.

Роман поднял к глазам трофейный бинокль и увидел, как гуляла по Аргуни поднятая низовкой серебряная зыбь, вился над ближним островом коршун. Среди кипящих волн разглядел он боты и лодки, до отказа набитые людьми. Они торопливо плыли к китайскому берегу.

– Ребята! Богачи за границу удирают! – крикнул он партизанам и, дав коню поводья, скомандовал: – За мной!

Спрятав на скаку бинокль в футляр, Роман выхватил из ножен шашку. Крутя ею над головой и гикая, летел он в намет по звонкой горной дороге. Дома, заборы и плетни станицы стремительно неслись ему навстречу, и с небывалой силой овладело им чувство жестокой радости, упоения этой гонкой и собственной молодостью.

Широкие станичные улицы словно вымерли. Огласив их бешеной скороговоркой копыт и криками «ура», пронеслись по ним партизаны и выскочили на берег Аргуни. Но было уже поздно. Последние лодки с беженцами приставали к крутому китайскому берегу напротив бакалеек. Весь берег там был усеян китайскими купцами, солдатами и китаянками, сбежавшимися поглядеть на невиданных большевиков, гнавшихся за беженцами.

Боясь, что партизаны начнут стрелять, беженцы, выскакивая из лодок, задыхаясь, бежали и лезли на обрывистый яр, чтобы смешаться с китайцами. Но нашлись и такие, которые крыли партизан в бессильной ярости диким матом, грозили им кулаками.

– Сволочь красная!.. Гольтепа проклятая… – стоя у самой воды, яростно горланил какой-то бородач в расстегнутом полушубке и белой папахе.

Один из партизан, молодой и чубатый, с красным бантом во всю грудь, не вынес этого. Он вскинул винтовку и выстрелил. Бородач взмахнул руками и хлобыстнулся навзничь; китайцы и беженцы кинулись врассыпную. Берег перед бакалейками мгновенно опустел.

– Кто выстрелил?! – заорал Роман, обернувшись на выстрел.

– Я его, товарищ командир, резанул. Душа не стерпела! – весело ответил партизан.

– Давай сюда винтовку! – подскакав к нему, приказал Роман.

– Не дам! Подумаешь, какая беда, – беляка угробил.

– Давай и не разговаривай! – схватился Роман за маузер. – Ты знаешь, что ты наделал? Ты бузу международного масштаба устроил. Нам с тобой за это Журавлев обоим головы снимет. – И Роман вырвал у партизана винтовку, снял с него шашку.

В это время на китайском берегу появился офицер и два солдата с белым флагом. Они спустились к самой Аргуни, и офицер, сложив рупором ладони, закричал на русском языке, не выговаривая букву «р»:

– Какое право ваша имеет открывать огонь по китайской местности?

Не разобрав как следует его слов, Роман ответил:

– Плохо слышу. Если хочешь разговаривать, садись в лодку и плыви в нашу сторону!

– А ваша наша не убьет? – спрашивал, надрываясь, офицер.

Роман приказал самому зычноголосому партизану ответить, что партизаны знают и уважают международные законы и он гарантирует офицеру полную безопасность. Получив такое заверение, офицер рискнул переплыть на русскую сторону.

Выйдя на берег, он направился к Роману, возле которого стоял спешенный и обезоруженный виновник происшествия под конвоем двух партизан. Взяв два пальца под козырек своего кепи цвета мышиной шерсти, офицер отрекомендовался:

– Я помощник командира китайского кордона. Наша страна с русскими красными не воюет. Мы соблюдаем полный нейтралитет. Мы требуем по нашей территории не стрелять. В противном случае наши тоже будут стрелять.

– А зачем вы белобандитов к себе принимаете? – спросил его один из партизан. – Раз нейтралитет, так нечего беляков к себе пускать.

Роман зверем глянул на партизана, приказал ему замолчать, а офицер с притворно-сладкой улыбкой ответил ему:

– Китайский народ шибко гостеприимный. Придет к нам красный, придет белый – всех принимаем. Такой наш закон.

Тщательно подбирая слова, которыми, как знал он из прочитанных книжек, надлежало изъясняться в подобных случаях, Роман обратился к офицеру:

– Господин китайский офицер! Красное командование в моем лице сожалеет об этом прискорбном случае. Оно приносит в вашем лице большим китайским начальникам свое извинение, – и он поклонился при этом так, как некогда кланялись в его присутствии приезжавшие к Лазо китайские парламентеры в шелковых халатах и черных шапочках. – Виновный в происшедшем арестован и будет отдан под суд красного ревтрибунала.

Офицер, удовлетворенный его извинениям, принялся угощать партизан сигаретками и дружески похлопывать менее суровых из них по плечам. Затем церемонно откланялся и отбыл на свою сторону.