Константин Седых - Даурия

– Не губите, ваше благородие! Заставьте Бога молить за вас…

– Не могу-с, сударь! – гневно прикрикнул на него чиновник. – Служба есть служба. Будьте добры встать.

Но купец не желал подыматься, он обнимал сапоги чиновника и часто всхлипывал, уткнувшись лицом в половик.

– Стыдно, почтенный! – вырвался от него чиновник и, отойдя, заложил руки за спину и уставился в окно, словно увидел в нем нечто весьма интересное. Купец решил, что все пропало. С трудом подняв голову, взглянул он на чиновника с чувством полной обреченности. Но тут ему бросились в глаза занятые странной игрой холеные чиновничьи руки. Чиновник стоял к нему спиной. Правая, далеко вытянутая рука его, перехваченная в кисти левой, то и дело сжималась и разжималась.

Купец сразу повеселел, слез на его ресницах как не бывало. Он спокойно поднялся на ноги, для приличия громко охнув. Через минуту рука начальства, которая напоминала купцу зубастую щучью пасть, накрепко сжатая, величественно уплыла из-за спины, на мгновение задержалась у алчно сверкнувших глаз и немедленно опустилась в нагрудный карман. Когда чиновник повернулся к купцу, лицо его являло разительную перемену. Добродушно посмеиваясь, похлопал купца по плечу и ласково, нараспев проговорил:

– Уладим, все уладим…

«Еще бы не уладить. Ведь я тебе, голубчик, второпях сотенную сунул. Вишь ты, какой шелковый сделался. Переплатил я тебе, маху дал», – выругался про себя купец, а сам, притворно улыбаясь, пригласил чиновника отужинать. За ужином, изрядно подвыпив, чиновник все время называл его «милым Сергеем Ильичем», а под конец откровенно сообщил:

– Я заранее знал, что мы не поссоримся. Людей понимать я умею, выручить хорошего человека всегда не прочь.

Купец угрюмо слушал его и думал: «Выручил! Век бы ее не было, такой выручки». Чем дальше, тем больше он огорчался. По его расчетам выходило, что переплатил он чиновнику ни много ни мало, а пятьдесят рублей. «Застиг ты меня врасплох, а то бы разговор у нас другой вышел», – с ненавистью глядел он на довольную физиономию своего гостя и незаметно старался отодвинуть от него подальше графин с наливкой.

После этого случая Сергей Чепалов магазин закрыл, направо и налево рассказывая, что заниматься торговлей он окончательно бросил. Сколько ни привозил Никифор заграничных товаров, в поселке они их не продавали. Было прибыльней возить контрабанду на прииски. Там они не только выгодно сбывали все, что привозили, но и скупали у старателей золото, которое с большими барышами переправляли за Аргунь. По приискам купец всегда разъезжал с Алешкой. По зимним глубокоснежным дорогам смело гоняли они заиндевелую тройку в любую пору. В кошевке у них было устроено второе дно. Туда и прятал купец мешочки с золотом. В одну из поездок, когда возвращались с прииска Тайного поздно вечером, увязались за ними трое конных. Они гнались за ними вплоть до Мунгаловского. После этого Алешка наотрез отказался ездить с отцом. Но купец решил, что если волков бояться, то в лес не ходить.

– Будем с Никифором ездить, – сказал он, – с ним нас не схватят, мы не из пугливых.

Они запаслись шестизарядными «смит-вессонами» и продолжали разъезжать по-прежнему. В кошеву запрягали лучшую тройку, на которой легко делали в сутки стоверстные перегоны. Опасные места норовили проезжать днем.

Только раз в начале февраля, понадеявшись на светлую месячную ночь, ехали они домой через таежный Яковлевский хребет. Везли с собой около двух фунтов золотого песка. Никифор кучерил, а Сергей Ильич, привалившись к задку кошевки, зорко поглядывал по сторонам. Погода тем временем испортилась. На высоко стоявший полный месяц набежали тучи, подул ветер. Дорога, сжатая справа утесами, а слева – черным тыном тайги, круто ползла на перевал. Здесь-то и услыхал Сергей Ильич быстро настигающий их топот. Он перекрестился и выхватил из-за пазухи револьвер. И в то же время Никифор шепнул ему:

– Впереди на дороге люди. – Бросив вожжи, Никифор выскочил из кошевы и упал в придорожную канаву, скрытую в тени утеса.

– Эй, купец, давай золото, а не то живота решим! – крикнули из-за косматых белых кустов.

– Вот вам золото! – выстрелил купец на крик и тоже бросился из кошевы в канаву.

С деревьев посыпались на дорогу снежные хлопья. Испуганные выстрелом, кони шарахнулись с дороги в сторону и завязли в сугробах. Кошева, зацепившись за пень, перевернулась. Первыми же ответными выстрелами грабители уложили в ней коренника и одну из пристяжных. Другая запуталась в постромках и билась, тяжело всхрапывая.

– Ну, кажись, пропали, – сказал купец, зарываясь поглубже в снег.

– Ничего, держись! – подбодрил его Никифор. – Даром не возьмут. Здесь темно, нас им не видать.

– Сдавайся, толстосум! – сказал уже гораздо ближе все тот же голос.

Купец хотел было снова руганью ответить на крик, но Никифор ткнул его под бок и приказал:

– Молчи! Пусть теперь они сунутся…

Но грабители сунуться не посмели. Добив двумя выстрелами последнюю пристяжную, вдоволь наругавшись, они уехали. На прощанье пригрозили:

– Не минуешь ты нашей пули, кровосос!

До утра просидели Чепаловы в канаве, не рискуя выглянуть на дорогу. Спасла их только добрая одежда. На обоих были шубы и собачьи дохи, а на ногах оленьи унты. Утром с обмороженными лицами, прихватив золото, добрались они до постоялого зимовья. Оттуда съездили за кошевой и упряжью убитых лошадей. Сергей Ильич попробовал было содрать с коней шкуры. Но за ночь конские туши так промерзли, что при ударе глухо звенели. От шкур пришлось отказаться.

С тех пор не захотел ездить с отцом по приискам и Никифор. Пришлось Чепалову прекратить выгодную торговлю. Он заметно осунулся, пожелтел и сиднем сидел дома, злой на весь мир и больше всего на самого себя. Домашние, угождая ему, старались не стукнуть, не брякнуть. Каждый день он порол чересседельником внучат, доводил до слез невесток, ругал сыновей лежебоками и трусами. Ребятишки старались совсем не попадаться ему на глаза. Степанида Кирилловна первое время пробовала его уговаривать, но купец и ей под горячую руку поднес такую затрещину, что она не на шутку расхворалась и редко выглядывала из спальни.

Досадовал на себя Чепалов за то, что, несмотря на уговоры, не остался тогда ночевать на прииске. «Угораздило же дурака. Каких коней-то загубил! А ночуй я там, – ничего бы не случилось», – без конца сетовал он, слоняясь из комнаты в комнату большого, притихшего дома. Он считал себя, не в пример другим купцам, осторожным и рассудительным. И то, что он попался в лапы грабителей вперед остальных, которые теперь, гляди, посмеиваются над ним, особенно угнетало его.

Но скоро к нему вернулось прежнее расположение духа. Он узнал, что на том же, Яковлевском, хребте убит и ограблен Михайловский купец Тепляков. «Ага, значит, и Лавру Семеновичу требуху выпустили, – обрадовался он. – Не один, выходит, я впросак попался». Теплякова он знал хорошо. Это был пухленький, с большим брюшком старичок из ссыльных поселенцев. «Хитрей тарбагана был Лавр-то Семенович, а попался-таки. Ухлопали», – сообщил он весело невесткам и приказал топить баню, хотя была только середина недели.