Джордж Оруэлл - Дочь священника

Снова все громоздятся на скамейке. Теперь, однако, температура почти нулевая и ветер хлещет просто зверски. Зарываясь лицами внутрь груды, люди похожи на поросят, толкающихся в поиске материнских сосков. Дремотные провалы сокращаются до нескольких секунд, сонные видения становятся еще кошмарнее и фантастичнее. В куче то довольно бойкие разговоры и даже шутки, а то лишь яростные молчаливые попытки сжаться и болезненные стоны. Мистер Толлбойс внезапно изнемогает, монолог его переходит в бред; всей своей объемистой массой он рушится на остальных, едва их не задушив. «Пирамида» разваливается. Некоторые остаются на скамейке, другие сползают наземь или приваливаются к парапету. Подошедший патрульный приказывает немедленно подняться. Лежащие встают, но только полисмен отходит, снова падают. Уже никаких звуков кроме храпа, перемежаемого стонами. Головы сидящих мотаются, как у китайских болванчиков. Мгновения сна и пробуждения в ритме часового маятника. Доносится три мерных удара. С восточной стороны площади раздается громкий клич: «Ребята! Сюда! Газет дают!».

Чарли (вздрагивая и просыпаясь). Газеты адские! Рванули, Рыжий? Крутой забег!

Они бегут, вернее торопливо ковыляют, к углу, где юными расклейщиками бесплатно раздаются излишки утренних газетных афиш, и притаскивают целую пачку. Пятеро крепких мужчин тесно садятся на скамейку, укладывают четверых женщин и Глухаря поперек колен, затем с диким трудом (укрытие ведь строится изнутри), запихивая края листов себе под горло и за спину, сооружают огромный, в несколько слоев бумажный кокон. Из него торчат только головы и ступни; сверху тоже нахлобучены газетные колпаки. Бумага постоянно где-нибудь отворачивается, впуская жгучий холод, однако теперь уже возможно дремать по пять минут подряд. В это время – с трех до пяти утра – у полицейских не принято тормошить спящих на площади. Тепло понемногу все же накапливается, притекая даже к ногам. Под газетами не обходится без некоторых тайных нежностей с дамами. Но Дороти сейчас слишком плоха, чтобы ее это тревожило. Около четверти пятого бумага окончательно смята и разодрана – сидеть больше нельзя. Люди встают, чертыхаются, обнаруживают, что ногам стало чуть легче, и начинают парами слоняться туда-сюда, частенько останавливаясь из-за нехватки сил. Желудки у всех свело от голода. Вскрывается еще одна припасенная Рыжим банка сгущенки, которая вмиг дружно опустошается путем обмакивания и обсасывания пальцев. Те, у кого в кармане пусто, бредут в соседний Грин-парк, где их никто не будет беспокоить до семи. Те, кто имеют хоть полпенса, направляются в кафе Уилкинса, в сторону Чаринг-кросс. Все знают, что никогда раньше пяти там не откроют, и тем не менее без двадцати пять перед входом уже толпа.

Миссис Макэллигот. Полпенни-то хоть есть при тебе, детка? Поганцы четырех токо пускают на один чай.

Мистер Толлбойс (поет). Ранней зарей вознесу я хвалу Тебе!

Рыжий. Вроде со сна, что под газетой прихватили, маленько получшело. (Поет.) Танцую я, слеза глаза туманит…

Чарли. Э, парни, парни! Гляди в окно, ух, теплотища там – стекло упарилось! С бачков, гляди, кипяток каплет, гренков и хлебца с ветчиной адские кучи, на сковородочках сосисочки шкворчат! Ну че, не свистит брюхо от таких видов?

Дороти. У меня пенни. Можно заказать чашку чая, этого хватит?

Хрюкач. Много сосисок долбаных отвалят на наши четыре пенса! Чаю, может, полчашку с драным пончиком. Вот те весь завтрак!

Миссис Макэллигот. Да целу чашку на себя не надобно. Мой пенс да у Папули пенс, и сложимся трое один чай брать. А что чирей у деда на губе, кака забота? Пей коло ручки, так ниче и не пристанет.

Часы бьют без четверти пять.

Миссис Бендиго. Крону ставлю – у паразита моего на утро жареная пикша. Хоть бы застрял кусок у гада в глотке!

Рыжий (поет). Танцую я, слеза глаза туманит…

Мистер Толлбойс (поет). Ранней зарей вознесу я хвалу Тебе!

Миссис Макэллигот. У их то хорошо, что спать дают башкой на стол до семь часов. Одна клятая благость бродяжкам с площади.

Чарли (облизываясь, как голодный пес). Сосисочки! Сосиски адские! Гренки сырные с маслом! Мяса ломоть жирный с картошечкой, с пинтой хорошего пивка! О, Иисус адский!

Чарли бросается в атаку, расталкивает очередь, гремит ручкой стеклянной двери. Вся толпа, человек сорок, напирает, пытаясь штурмом взять крепость мистера Уилкинса. Хозяин яростно грозит через стекло. Кое-кто грудью и лицом жмется к окну, словно отогреваясь видом теплого зала. В сопровождении франтоватых парней в светлых костюмах из переулка с воплями выскакивают Флорри и четыре ее подружки (проведя часть ночи на кроватях, девушки относительно бодры). Натиск этой буйной ватаги так сильно швыряет толпу вперед, что засовы едва не взломаны. Свирепо двинув створкой, мистер Уилкинс отпихивает навалившихся на дверь. В холодном уличном воздухе растекается парное облако ароматов кофе, жареных гренок, сосисок и копченой рыбы.

Голоса парней сзади. Нельзя, что ли, пораньше-то открыть? Оголодали тут уже совсем, на хрен! Давай, тарань дверь! Навались, люди!

Мистер Уилкинс. Пошли вон! Я сказал, вон! Не уйметесь, чертом клянусь, никого не пущу сегодня!

Голоса девиц сзади. Мис-тер Уил-кинс! Мис-тер Уил-кинс! Ой, будьте лапочкой, пустите! Поцелуем, приласкаем за просто так. Ой, будьте лапочкой!

Мистер Уилкинс. Вон, сказано вам! До пяти не открываем, знаете. (Хлопает дверью.)

Миссис Макэллигот. Езус свят, ети вот десять минутов длиньше чем цела ночка! Ладно, дам пока отдыху ногам-то старым. (Садится на корточки, многие следуют ее примеру.)

Рыжий. Есть у кого полпенни? Иду в долю на пирожок.

Голоса парней (изображают военный оркестр и поют).

…! И это все, что знали музыканты!

…! …! И для тебя того же!

Дороти (обращаясь к миссис Макэллигот). Вы только посмотрите на нас! Как мы одеты и какие лица!

Миссис Бендиго. Сама-то, извини, не то чтоб Грета Гарбо.

Миссис Уэйн. Что это времечко уж так медлительно идет, когда чашечку чаю в ожидании?

Мистер Толлбойс (нараспев). «Ибо душа наша унижена до праха, утроба наша прильнула к земле!»

Чарли. Копчушки! Кучами адскими! Через стекло подыхаю с адского запаха.

Рыжий (поет).

Танцую я, слеза глаза туманит,

В моих объятиях совсе-ем другая!

Тянется вечность. Бьет пять. Проползают еще какие-то невыносимо долгие века. Внезапно дверь распахивается, и люди стремглав кидаются захватывать места в углах. Почти теряя сознание от жары, они не садятся, а падают; бессильно навалившись на столы, всеми порами впитывают тепло и запахи съестного.

Мистер Уилкинс. Ну вы! Правила знаете, и чтоб без фокусов! До семи дрыхните, коли охота, но после запримечу какого храпака – враз в шею! А теперь, девушки, живо за дело, тащите чай!