Шолом Алейхем - С ярмарки (Жизнеописание)

– Бессловесная тварь! - говорил "Коллектор" со вздохом. Тогда Биньоминзон проглатывал свой кусок, оглядывал присутствующих и говорил, что у него есть по этому поводу стихотворение под названием: "И милосерден он ко всем созданиям своим". Не дожидаясь, чтоб его попросили, он закатывал глаза и начинал читать стихи.

Время шло. Дети подрастали. Наступило лето, последнее лето перед окончанием училища. Экзамены были на носу. Еще неделя, другая - и Шолом избавится от "уездного", которое ему порядком надоело. Он никогда не чувствовал особой симпатии к "классам". Источником мудрости и знаний они ему никогда не служили. Больше он вкусил от древа, носившего в те времена наименование "просветительство". Книги русские и древнееврейские, газеты и журналы - вот те плоды, которыми он питался в изобилии. Во многом ему помог так называемый "клуб" - тогдашняя переяславская интеллигенция во главе с "Коллектором", Биньоминзоном и "удачными зятьями". Идеалом же его был Арнольд из Подворок со своей огромной библиотекой. Единственное, что связывало Шолома с училищем, был его друг Эля, которого он искренне любил за живой нрав, за уменье совершенно артистически имитировать и изображать учителей. Вместе они проказничали, вместе читали книги, жили, как говорят, в свое удовольствие вдали от школьных товарищей, по большей части тупиц. В то время как те готовились к экзаменам, дрожали, боялись провалиться, Шолом Рабинович и Эля плевали на все и об экзаменах даже не думали. Лето на земле - сущий рай. Лучшее время для купанья, для катанья на лодке далеко - далеко вдоль высокого зеленого камыша у противоположного берега. Там, за рекой, поляна, усыпанная белыми и красными маргаритками, а дальше за поляной - лесок, вернее настоящий лес. Пуститься во весь опор через поляну, добежать, не переводя дыхания, до самого леса - дело не шуточное. Кто из них раньше добежит? А добежав, оба, задыхаясь, бросаются в зеленую пахучую траву и, лежа ничком, начинают ковырять сырую песчаную землю, где копошится мушка, разгуливает жучок, ползет муравей, таща за собой соломинку, кусочек коры или сосновую иглу. Кругом тишина необычайная, благодатная, усыпляющая тишина. Изредка она нарушается щебетом ласточек, которые проносятся низко над головой, это к дождю; а то из-за далеких камышей доносится сиротливое кваканье одинокой лягушки. "Ква!" - и умолкло, это тоже к дождю, хоть небо чисто и ясно, ни пятнышка на горизонте. Ощущаешь свою близость с этим вот лесом, полем, с маргаритками, влажной землей, с ароматными травами, с мушкой, жучком, ползущим муравьем, с летающими ласточками, с квакающими лягушками, со всей окружающей природой; в отдельности все это лишь частичка вселенной, а вместе, и люди в том числе, это один мир, одна семья, одно целое. И все движется, хлопочет, шуршит, шумит - настоящая ярмарка, целый мир, и мир этот называется "жизнью". Оба товарища чувствовали себя прекрасно в этом мире. Оба были довольны своей жизнью, не жаловались на прошлое, рады были настоящему и ждали еще лучшего от того, что впереди. Они вели тихую, мирную и бесконечную беседу, разговор без начала и конца. Большей частью беседа вертелась вокруг их будущего. Они составляли планы, строили воздушные замки и рисовали себе ту многообразную и красочную жизнь, которая обычно представляется воображению каждого молодого человека и которая никогда не бывает таковой в действительности...

Засиживаться здесь, однако, нельзя. Время не ждет. Экзамены все же не пустяковое дело. Хотя они в классе идут первыми, но мало ли что бывает проваливаются и первые. Один только человек ни в чем не сомневался - это был "Коллектор". "Какие там экзамены! Что им экзамены! Чепуха!" - говорил "Коллектор", который дела Шолома принимал к сердцу ближе, чем родной отец. Поэтому никто не обрадовался так, как "Коллектор", приятной вести о том, что Шолом и его товарищ Эля от экзаменов совсем освобождены.

– Слава богу! Мы свободны, свободны от экзаменов! Давайте пировать! - воскликнул "Коллектор".

С большой радостью он в тот же день, к вечеру, притащил "сорванцу" на квартиру селедку и две французские булки, а в кармане бутылку водки, и они втроем (считая и поэта Биньоминзона) попировали на славу. На Биньоминзона, как он сам выразился, нашло вдохновение, и он тут же, на месте, сочинил гимн: "Победителю третьего воспоем славу!"

Под "третьим" подразумевался третий, и последний, класс училища. Тут возник новый вопрос: как быть дальше, какую выбрать дорогу? На сцене опять появились все наши старые знакомые: оба "удачных зятя", Арнольд из Подворок и все прочие добрые друзья, и приятели, каждый со своим советом - гимназия, школа казенных раввинов, университет, карьера врача, адвоката, инженера. Отец был сбит с толку: столько путей, профессий, специальностей - голова кругом идет!

Из всех проектов остановились на одном: на Житомирском учительском институте, куда на казенный счет обещали принять двух отличных учеников - Шолома и Элю. Были уже отправлены бумаги в Житомир, директору института Гурлянду. Для большей верности Шолом приложил к своим бумагам письмо лично от себя, написанное великолепным, изысканным слогом на древнееврейском языке, для того чтобы показать директору Гурлянду, что он имеет дело не с каким-нибудь мальчишкой. "Коллектор" был вне себя от радости.

– Благословен бог - избавитель! - сказал он и протер влажной полой свои темные очки (без очков лицо "Коллектора" выглядело опухшим, а веки были похожи на подушечки!), - сорванец уже пристроен. Это дело верное, иметь бы мне такой же верный заработок. Кем бы он ни стал, учителем или казенным раввином, - человеком он уже будет. И от призыва мы тоже гарантированы. Учителей и казенных раввинов в солдаты не берут. Осталось только сосватать хорошую невесту из приличного дома с каким-нибудь полуторатысячным приданым - и все будет в порядке. Велите же, реб Нохум, подать бутылочку "Церковного для евреев"!..

Однако "Коллектор" радовался преждевременно. А случилось вот что.

Ни одно из дел, за которые брался Нохум Рабинович, не давало достаточно средств к жизни. Но вот нашелся разбогатевший кулак Захар Нестерович, который был о Рабиновиче чрезвычайно высокого мнения, и сдал ему помещение под лавку и погреб в фронтальной части своего большого нового каменного дома; помог открыть торговлю табаком, гильзами и папиросами; сюда же перенесли и винный погреб "Разных вин Южного берега". Все это стало приносить немалый доход. Дом Нохума Рабиновича, как вы помните, всегда был чем-то вроде клуба, местом, где собирались молодежь и всякого рода просвещенные люди. Теперь этот "клуб" еще более оживился, его стали еще чаще посещать друзья, знакомые и даже случайные покупатели. Кто располагал свободной минутой и хотел повидать людей, узнать, что делается на белом свете, - заходил в "табачную" выкурить папиросу и потолковать о том о сем.