Илья Глазунов - Россия распятая

Я больше никогда не бывал у Костаки. Один из приближенных к нему людей через несколько лет сказал мне: «Ты даже не представляешь, сколько людей, интересующихся твоим творчеством, отвел от тебя Костаки. Он меняется в лице, когда слышит твое имя. Каких только гадостей о тебе он не рассказывал в дипломатическом корпусе, иностранным журналистам и западным коллекционерам, интересующимся твоим творчеством! Все эти люди проходят через руки Костаки». По прошествии нескольких лет Костаки на одном из приемов неожиданно подошел ко мне, держа в руке бокал шампанского. Растянув рот в деланной улыбке, с неизменной барской интонацией процедил сквозь зубы: «Поздравляю вас с многочисленными победами: ваша схватка с советской системой многих восхищает, – и, чокаясь со мной, добавил: – Я хочу выпить за художника, самого большого из тех, которых я не признаю». Я отпарировал: «А из всех бизнесменов, которых я не уважаю, вы самый большой знаток и коллекционер». Ныне о Костаки и его коллекционерской деятельности выходят статьи и книги. Наконец-то эмигрировав, он был вынужден оставить часть своей коллекции в музеях СССР, но большую часть, естественно, вывез. Многие страны, как мне известно, отказывали ему в визе, ссылаясь на то, что он кадровый агент КГБ. Его очень милая, симпатичная дочка стала владелицей одной из галерей в Лондоне. Ее бывший муж, Константин Страментов, мой давний приятель, сын известного советского архитектора Страментова, до своего отъезда за границу, где он уже многие годы живет постоянно, рассказал мне кое-что о Костаки. Я не буду приводить факты (Много чести!) – скажу только, что одно из пророчеств Костаки, пожалуй, сбудется. В связи с углублением диктатуры демократии мы доживем таки до открытия памятников красным комиссарам от искусства – Кандинскому, Малевичу, Татлину и другим отцам «авангарда»…

Я прекратил свои хождения по московским жэкам, поняв, что никто не возьмет меня работать в бойлерной и не предоставит комнаты хотя бы с временной пропиской. Оставалось неприкаянно ждать и надеяться на победу в борьбе за выживание. Старая Москва, оставшаяся островками среди океана современного города, столицы прогрессивного человечества, все более очаровывала меня своей красотой, открывая мир трагической русской истории и былого величия православной русской духовности. Выросшие в Петербурге, мы с Ниной с упоением открывали для себя нетленную красоту Новодевичьего и Донского монастырей, где, как на кладбище, хранились спасенные обломки когда-то всемирно известных святынь нашего церковного зодчества. Какое скорбное чувство вызвали фрагменты скульптурного убранства фасадов храма Христа Спасителя… Среди старых надгробий и столетних деревьев, шумящих под ветром черными голыми ветвями, мы, утопая в снегу, подходили к монастырской стене, где запорошенный снегом мраморный Сергий Радонежский благословлял на Куликовскую битву коленопреклоненного Дмитрия Донского. Над кладбищем Донского монастыря, как и при Иване Грозном, кружилось в вечернем небе воронье, а на ветвях сидели нахохлившиеся от мороза неизменные спутники русской зимы – воробьи. Начались наши поездки в Загорск, как тогда назывался Посад Троице-Сергиекоговой лавры, в Переславль-Залесский и, наконец, в потрясший наши души Ростов Великий – одно из чудес света, несмотря на тогдашнюю мерзость запустения его дивного кремля и храмов.

Что может быть страшнее, чем попранная красота национальных святынь народа, к которому ты принадлежишь как частица его соборной жизни? Мы все виноваты и в ответе за обрушившееся на нас национальное бедствие. Тогда, в те страшные годы борьбы за выживание, я понял, что героями являются те, кто не смирился и не принял условий, предложенных новыми хозяевами России. Я считал и считаю, что истинные герои нашего времени это пастыри русской православной церкви, монахи и непреклонные миряне, приближающие время Русского Национального Возрождения, – но как окружающий нас мир ХХ века не хочет этого! Самое страшное для них – воскресающее русское национальное самосознание. Сколько заслонов создано для тех, кто стремится к возрождению былой славы и процветанию отечества! Сегодня, в дни демократической перестройки, множество лжепророков и лжеучителей ядом сатанинских ересей пытаются повернуть нас на ложные пути «спасения» духа и государства. Муны и асахары, колдуны и пророки, – словно воронье, терзают они еще живое русское национальное тело…

По подсчетам великого патриота России Дмитрия Ивановича Менделеева, приведенным в его «Заветных мыслях», численность русских к концу ХХ века должна была приближаться к 500 миллионам человек. Как известно, на 1 января 1995 года в России осталось 147 миллионов, а вместе с русскими «ближнего зарубежья» – 172—174 миллиона человек. И сегодня каждый день приносит новые волны демографической катастрофы. Как никогда нам нужна твердая государственная власть, которая бы исходила только из национальных интересов России. Пусть наши политики помнят недавнее изречение одного американского лидера: «В своей мировой политике мы исходим только из интересов Америки!» И это нормально для любого государства. Нас слишком долго приучали к мысли, что Россия должна быть трамплином для коммунистического будущего во всем мире. Сегодня нам оставили два пути: американской капиталистической демократии или возвращения к былой диктатуре КПСС. Но есть третий путь, есть третья сила возрождения великой исторической России. Как боятся этого пути и этой силы наши враги! Как жаждут новых великих потрясений!

Но возвращаюсь к тому времени, когда я, сидя в чужой четырехметровой кладовке, боролся за жизнь и право быть художником. После успеха в ЦДРИ были люди, которые хотели мне помочь, и, как я уже говорил, я жил только случайными портретами, которые мне заказывали представители московской интеллигенции. Известный актер Максим Штраух, так в жизни непохожий на Ленина, заказал мне портрет своей жены, актрисы Глезер. Вдова поэта Владимира Луговского Майя, удивительно красивая и интеллигентная женщина, жила в писательском доме напротив Третьяковской галереи. Она познакомила меня с живущим в этом же доме известным поэтом Павлом Антокольским, поразившим меня маленьким ростом, почтенностью возраста и очень живыми молодыми глазами, в которых светился ум и юмор.

Во время фестиваля я познакомился с Борисом Абрамовичем Слуцким. Он был удивлен, что до знакомства с Евтушенко я не знал о его существовании. Слуцкий, родившийся в 1919 году, прошел фронт. Евтушенко рассказывал мне, как он, будучи старше «молодых» поэтов, выступал вместе с ними, борясь за свою поэзию и популярность. Это был коренастый человек с рыжевато-русыми волосами, выдержанный и невозмутимый. В разговоре он был немногословен и иногда от внутренней деликатности и смущения становился багровым, от чего усы на его лице светлели, а глаза становились серо-стальными. «Вам, Илья, нужны заказчики, иначе вы умрете с голоду, – сказал он, рассматривая мою „квартиру“. – Я знаю, что вы уже нарисовали портрет Анатолия Рыбакова – он очень доволен вашей работой. Я говорил, – продолжал он, – с Назымом Хикметом; он хочет, чтобы вы нарисовали его жену. Как вы знаете, он турецкий поэт, а сейчас влюбился в почти кустодиевскую русскую женщину, очень простую на вид, – милая баба, и его очень любит».