Илья Глазунов - Россия распятая

30 октября 46 г . Давно не писал дневник. Завтра живопись… Я теперь в 8 классе после долгих мытарств. В лагере много поработал… В Карташовке жили на даче. Женя Корлас… говорит, что он понял, наконец, соль живописи (или – как произносит – «вывописи»). Пишет хлестко и вообще много. Так вот, он говорит, что маленький этюд – белиберда (как я сам одно время думал и говорил). Вообще, по выражению Гудзенко (вороватого малого, поклонника Сезанна, Матисса и т. д.), весь 11-й класс делает «под Глазуна», за исключением Траугота (сын лосховца); Арефьева и Миронова. Последние шли на реализм, но снюхались с Трауготом и переняли любовь к «цвету», хлещут без рисунка. Как-то сошелся я с Юркой Никаноровым [22], который серьезно относится к искусству. Живет Юра на Плуталовой, имеет комнатушку, отдельную от родителей, во второй, тоже маленькой, живет отец с матерью. «Начиненный» Мыльниковым [23], он священнодействует, я ему очень завидую. Какой-то он нелюдимый, скучный, без тени юмора. Резкий и прямой (во всяком случае со мной). Говорит, что снятся композиции… Относится также серьезно к портрету. И я от него научился немного делать голову… Хотя и читал у Чистякова о построении головы и т. д., он считал – куда мне, «я еще маленький». Юрка говорит: «Надо тянуться, Илья! Смотри, Серов в наши годы в Академии был».

Живет духом А. Иванова (или, вернее, Мыльникова, к которому он ходит чуть ли не месяц). Говорит, что он гений, головы и небо получаются не хуже серовских и репинских…

Я влюблен в Мыльникова. До сих пор (6 месяцев) не могу очухаться от его «Клятвы балтийцев»…

23 декабря 46 г. Очень давно не писал. Очень много нового, хорошего и плохого. Учусь у Перепелкиной Марии Яковлевны. Она очень серьезная, и от нее узнал многое. Я остановился в своем развитии, сказала она. И это правда.

Узнав кое-что, я не стремился делать так скрупулезно, как раньше. Или, вернее, многое делать. Из-за этого я, как говорил Серов, делал «под себя», худшее из повторений.

Ходил все дни мрачный, с ноющим сердцем. Думаю, что нужно кончать эту музыку; если нет терпения и воли – так нечего и мечтать о судьбе художника. Вот Бескаравайный выбьется на дорогу, терпелив, как вол.

Господи, как давно не писал! Сегодня 5 июля 1947 года. Окончен год…

С ужасом вспоминаю зиму 1946-го и начало 1947 г. Сколько мучений! Сейчас выбиваюсь на дорогу, но так тоскливо, когда глядишь в будущее – все такие гении. Нужно работать – как Бог.

Дружу с Войцеховским. Талантливый мальчик, скульптор. Мария Яковлевна очень хороший педагог. Ученица Савинова А. И., она, очевидно, проводит его идеи. Говорит: «Разве сейчас из современности нельзя черпать темы прекрасные, идейные и высокие? Разве мать, отдающая в дни блокады свой хлеб сыну, не поднимается до высоты рафаэлевской Мадонны? Находить поэзию везде – вот чему учил нас Савинов».

Она пригласила меня к себе. Потом Дринберга, Корласа и меня, ставила натюрморт, и я уверовал в свои силы… (Даже дома она работала с нами! Это так не похоже на сегодняшних учителей, так ценящих свое время, а не воспитание молодых художников. – И.Г.)

…Зимой был в Таллинне, очень многое увидел. Жил все зимние каникулы с Э. Выржиковским [24](тоже неплохой художник будет). Потом поедем, наверное, в Москву.

Лето прошло. Сейчас 1948 год, 23 февраля. Сдав экзамены, съездил с другом Мишей Войцеховским в Лугу. Неизгладимое впечатление оставила эта поездка.

По деревням прошли. Никого нет… Воздух настолько чист, что звенит в ушах. Белая ночь освежает сияющую деревню Бетково, где я провел столь счастливое лето.

Мне тогда было 8 лет!

Потом Юкки – Академическая дача. Делал рисунки, которые надо смотреть только вплотную, но все-таки время не прошло даром. Вернулся, сдал экзамены по русскому, познакомился с Т. А. Дядьковской – зав. отделом рисунков Русского музея. (О ней я писал – она работала над книгой о Федотове. – И.Г.)

Ездил с М. Войцеховским в Москву. Впервые увидел Третьяковку – ждал большего, но теперь понял, что только так кажется, будто великое дается легко. Нужны воля, талант.

Обливаюсь ледяной водой в бане… Написал «Возрождение» на мотив Луга, всем нравится… В Академии вопрос о рисунке – давно пора! Хорошо. Жмут с гипсами. М. А. Семенов учился с Фешиным. А Фешин – гений. Какая чудная сюита рисунков из США! (Фешин – до сих пор не оцененный сполна великий русский художник-эмигрант. Умер в Америке. – И.Г.)

8 декабря 1948 г. Прошло много времени. Я вырос – стал отроком. Усы, пух на челюсти, начинаются романы. Все однообразно и скучно. (Все были записаны в комсомол – И.Г.)

Все глупо, односторонне. Спасает меня М. В [25]. Любит пофилософствовать, почти всегда интересно и умно. Эстет. Мне он нравится. Больше того скажу, что он стал частью меня. Без него мне некому было бы сказать слово…

Весенние каникулы. Я. и Э. Выржиковский. Углич.

Перед взорами юоновские лошади. Обжигающий волжский ветер. На желтом закате колокольня со скворцами и мерцающие блики луж.

День. Базар. Малявинские бабы, солнце, бьющие каскады черной воды. Как прекрасно! Обновление души. Ночевал на полу, день на улице, близ старины и ворон.

Лето кончилось. Этюды на выставке. В газете «Ленинградская правда» отзыв о детской выставке во Дворце… («Старушка под солнцем».) Скульптор, учитель В. Н. Китайгородская меня полюбила, все обо мне – говорят (как сообщает М. В.). Лепил у нее череп. М. В. говорит, что у меня получилось лучше, чем у него…

Учусь у П. А. Кузнецова… Многое приходится осиливать. Теперь я пессимист…

Дай, судьба, силу! Дай талант! Дай работоспособность! Дай большое человеческое сердце!

Аминь.

Есть на свете городок Луга. 120 км от Петербурга на поезде. А под Лугой маленькая деревня Бетково. С огромного холма, на котором лежит деревенька, видны дали необъятные. Круто бежит склон косогоров к озеру, на противоположном берегу которого далеко-далеко маленькие избушки да лес, грустящий под большим и недосягаемым, как мечта, небом… Меня узнала старушка в черном выгоревшем платке и по-крестьянски беззвучно заплакала, услышав, что мои родители умерли во время блокады. Долго смотрела она вослед мне из-под руки. Все так же грустна одинокая каменная часовня у дороги. Она вся заросла крапивой и лопухами, вокруг нее гуляют куры и белоголовые мальчишки копают червей для рыбной ловли. Как изменилась деревня, по которой безжалостно прошла война! Людей мало, пересчитать можно по пальцам. Бабы заменяют недостающих лошадей и сами впрягаются в плуг, чтобы перепахать свой приусадебный участок. Война напоминает о себе неизвестной могилой в лесу: на вбитом в землю обрубке березы до сих пор висит насквозь проржавевшая солдатская каска. Многих домов нет – вместо них ямы, камни, такие же, как в полях, скрытые густой крапивой, колышимой ветром. Две знакомые с детства огромные старые ели растут на самом краю откоса, с которого открываются бесконечные синие леса, тонущие в небе, косые подолы дождей, ползущие низко-низко, косматые могучие облака и фанфарные россыпи радуг, огромными воротами встающие над бескрайними русскими далями.