Шолом Алейхем - Кровавая шутка

И надо отдать справедливость газетам, сообщений этих было хоть отбавляй: процентная норма, выселения, ограничения - все эти набившие оскомину "мероприятия" правительства густо испещряли газетный лист...

Читая эти устарелые новости, Попов чувствовал себя не ахти как. Но делал вид, будто пробегает глазами так, между прочим, не останавливая внимания.

То же было, когда он впервые прочел сообщение из большого университетского города об убийстве христианского мальчика Володи Чигиринского. Газета прозрачно намекала на то, что это убийство - дело еврейских рук, но на Попова эти намёки особого впечатления не производили: все это ведь повторяется ежегодно, и, в сущности, никто из евреев не относится серьезно к выдумкам... Но ему запомнился город, в котором произошло убийство. В этом самом городе жил товарищ Григория Ивановича, подлинный Попов.

Григорий Иванович имел в виду в ближайшем письме к своему другу расспросить его об этой истории, но, когда сел писать, совершенно забыл о своем намерении.

Каково же было его изумление, когда о "ритуальном убийстве" заговорил как-то сам Феоктист Федосеич Бардо-Брадовский. Никогда не интересовавшийся политикой, газетами и всякого рода новостями, Феоктист Федосеич однажды за чаем рассказал эту историю в таком тоне, будто речь шла о беговой лошади, получившей приз...

И все же чувствовалось, что и рассказчик и слушатели, сидевшие за столом, глубоко уверены в правдивости газетных сообщений.

Единственным скептиком оказался преподаватель французского языка, мосье Дюбуа. Но его немецкий коллега, герр Фриш, совершенно серьезно разъяснил, что русских евреев нельзя и сравнивать ни с французскими, ни с немецкими. Русские евреи, а особенно польские, до того дики и фанатичны, что действительно не могут обойтись без "пасхальной жертвы".

Он полагает, что его коллега, "Грегуар Ифанович", подтвердит его слова, как русский студент, сталкивавшийся, без сомнения, с евреями...

Григорий Иванович, и без того чувствовавший себя так, словно сидел на раскаленных угольях, не вытерпел и сорвал всю свою злобу на злополучном немце. Ни к кому в отдельности не обращаясь, он задал вопрос: возможно ли, чтоб в наше время цивилизованные люди, европейцы, верили в такие дикие, глупые и отжившие легенды, покрытые плесенью средневековья? Как могут интеллигентные люди повторять невежественные и нелепые выдумки, да еще при детях?..

Горячая тирада репетитора всполошила всю публику. Больше всех был ошарашен Феоктист Федосеич: "Такой на вид тихоня, а какие коготки выпустил! И по какому случаю? В защиту... евреев? Более чем странно!.."

Петя и Сережа глядели во все глаза на Григория Ивановича, не понимая, что сталось с учителем.

Даже Глюк, уж конечно ничего не понимавший в этом споре, тоже насторожился и, поднявшись с места, потянулся и перешел от Григория Ивановича к ногам хозяина...

Все сидевшие за столом поддерживали Фриша. Только мосье Дюбуа примкнул к Попову. Да еще добрейшая Надежда Федоровна пыталась примирить спорщиков.

– Я нахожу, - сказала она, - что Григорий Иванович прав. Преследовать людей только за то, что они иначе веруют, недостойно... Но я хотела бы знать, Григорий Иванович, вы их знаете лично, вот этих?.. Вы хоть одного еврея знаете? Ах, они должны быть ужасны!..

Разгоряченного Попова будто водой окатили эти наивные и мягкие слова Надежды Федоровны... Что можно было ответить? Конечно, Попов не знает евреев лично - откуда ему знать их? Но он знаком с их историей и литературой, и ему нигде не приходилосъ встречать даже упоминание, даже намек на то, о чем болтают газеты...

Григорий Иванович чувствовал, как внутри него все бурлит и клокочет, но нечеловеческим усилием сдерживал себя и говорил довольно спокойно, как человек, лично не заинтересованный и только ратующий за справедливость.

Он чувствовал, что все слова его - впустую, и злился на себя за то, что вспылил... Черт дернул глупого немца затевать этот разговор! Однако на помощь ему пришел именно немец.

– Ви ошинь карашо сказаль, Надежда Теодоровна, и вы ошень карашо кафариль, Грегуар Ифанович! - проговорил немец на своем ломаном языке и попросил разрешения рассказать анекдот. И хотя анекдот был, что называется, ни к селу ни к городу и вызывал не столько смех, сколько зевоту, все же внимание было отвлечено, и неприятная тема была с грехом пополам ликвидирована.

Наступила долгожданная пасха, и "владычица сокровенных грез", очаровательная Саша, снова приехала домой. Снова затейливой чередой потянулись празднества, просиял и просветлел весь дом. Снова серебристый смех Саши дробился переливчатым колокольчиком под высокими сводами барского особняка. Саша понавезла ворох подарков. Никто не был обойден, все - от братьев до прислуги включительно - получили сувениры. Остался без подарка один только Глюк. Но он в нем и не нуждался. С него было вполне достаточно одного присутствия его богини, его любимой хозяйки.

Но куда девался Попов? Почему его не видать? Почему он ходит точно в воду опущенный, не принимая участия в веселых празднествах? Он только является к столу, деланно улыбается, цедит сквозь зубы скупые слова и уходит к себе тотчас после обеда, чая и ужина... Неладное творится с Григорием Ивановичем!.. До приезда Саши переполошивший всех разговор о "ритуальных убийствах" больше не подымался. Но именно сейчас неугомонному немцу вздумалось снова заговорить об этом. Он рассказал за столом, что Григорий Иванович, мол, не верит во всю эту историю и считает её выдумкой от начала до конца! Ха-ха-ха!..

– Кто это говорит? - отозвался Пьер, появившийся в доме с приездом Саши и сидевший рядом с ней за столом.

– Я говорю! - громко произнес Григорий Иванович с другого конца стола. Он набрался духу! Будь что будет! Он должен сейчас высказать все, что накопилось в его душе. Доколе молчать? Пора раскрыть глаза этим счастливцам и уверенным в себе людям, разъяснить им, что нельзя просто отмахнуться от целого народа, выносящего столько незаслуженных мук и гонений! Что это преступление!..

Кроме того, его подмывало желание намылить голову ненавистному "офицеришке". Хотелось показать всем, до чего ничтожен и невежествен этот полированный пшют с аристократическими манерами!

Но Пьер не обнаруживал ни малейшей охоты вступать с ним в спор.

Он склонился к Саше, услыхавшей энергичные заявления Григория Ивановича.

– Григорий Иванович, о ком вы там говорите?

Попов ожил от звука её голоса. Это был долгожданный момент! Наконец-то он узнает, что она думает обо всем этом. Ему казалось, что в Саше он найдет союзника, что её чуткая душа не сможет не понять и скорее примкнет к нему, чем к ненавистному князю...