Томас Гарди - Дом англичанина. Сборник

Мисс Джеймс и аккомпаниаторша вошли в зал и, расположившись у окна, за роялем, раскрыли сумки. По очереди держа зеркало друг перед другом, они припудрились большими мягкими пуховками. Намочив кончики пальцев, аккомпаниаторша пригладила прямые волосы, зализанные, как у мужчины, назад. Мисс Джеймс взяла зеркало и, прикусив губу, с легкой тревогой и укором посмотрела искоса на свое отражение в серебристом овале.

Аккомпаниаторша взглянула на люстры, затем с презрительной гримасой — на пелену тумана за окном.

— Хорошо, что опять искусственное освещение, мне кажется, так гораздо лучше. Ты еще не совсем расклеилась?

— Вроде бы не совсем, — вяло ответила мисс Джеймс. Она провела уже два занятия, перед вторым у нее разболелась голова.

Мисс Джойс Джеймс когда-то училась в балетной школе мадам Мажовски. Теперь она работала у нее. Шесть дней в неделю давала уроки танцев, разъезжая по пригородам. Рано утром мисс Джеймс отправлялась в класс мадам Мажовски шлифовать свое мастерство. У Джойс было восемь бальных платьев, легких, как облако, одно другого краше, черная шелковая туника для занятий в классе, шуба, которую она набрасывала прямо на бальный костюм, и больше ничего — только юбка с кофтой, выглядевшие вызывающе в провинции и убого в Лондоне. Мисс Джеймс исполнился двадцать один, она была хорошенькая, но истощенная и без кровинки в лице от постоянной духоты в помещениях, где занималась. С утра до вечера мисс Джойс была формой, ритмом; в классе и в танцевальных залах она непрестанно перевоплощалась из одного изящного образа в другой, подобно тому как раскрывается брошенный в воду японский «волшебный» цветок. Поздно вечером у Джойс уже не оставалось сил не только «творить иллюзию» в танце, но и просто существовать; в изнеможении она не могла ни говорить, ни есть. По дороге домой она обычно засыпала на плече аккомпаниаторши, и та с рук на руки передавала Джойс сестре, которая укладывала ее в постель. У мисс Джеймс были брови вразлет, над узкими скулами из-под полуопущенных век холодно смотрели дремотные глаза, в которых спала ее душа.

Понуро прижавшись друг к другу, как две обезьянки, мисс Джеймс и аккомпаниаторша, мисс Пил, сидели в оконной нише. Сбросив пальто, мисс Пил грела руки у радиатора, осторожно растирала их и снова грела, словно хотела набрать побольше тепла. Когда она наклонялась вперед, шелк платья морщинился над ее худыми лопатками. Взгляд Джеймс был устремлен на дверь, через которую в зал входили дети. Она рассеянно пересчитывала их. При появлении каждого нового ребенка его имя тотчас же вспыхивало у нее в памяти, словно у того над головой выскакивала табличка. Хотя всю неделю, от среды и до среды, мисс Джеймс не помнила о существовании этих детей, теперь она без колебаний узнавала их и никогда не путала Джоан с Джин, Марджери с Молли.

Через стеклянную дверь в зал по двое, по трое впархивали девочки и скользили по полу. Матери и гувернантки рассаживались группками вдоль стен. Их приглушенное перешептывание кольцом охватывало тишину зала, они кивали друг дугу, здороваясь с сидящими напротив. В тусклом свете туманного дня сумрачный зал казался похожим на церковные своды.

За три минуты до начала занятий в дверях возник администратор отеля и остановился, глядя в сторону рояля. Мисс Пил разбирала ноты; заметив его, она оторвалась от своего занятия.

— Лулу пришел, — шепнула она.

— Вижу, — ответила мисс Джеймс.

Лулу, пылкий и стройный швейцарец, виновато отвел глаза, деловито оглядел зал и добавил света. Мисс Джеймс нахмурилась и, взяв ноты вальса, сделала вид, что изучает их. Вздохнула: до чего же она устала. Еще две девочки скользнули в зал, прошмыгнув мимо администратора. И дверь, качнувшись, тоже тяжело вздохнула.

— Он ушел, — сказала мисс Пил и снова погрузилась в ноты.

— Вижу, — ответила мисс Джеймс.

Без четверти четыре. Обе посмотрели на часы — пора начинать. Учительница отошла от рояля, аккомпаниаторша села за инструмент, поставила ноты «Военного марша», подтянула браслеты на руках и застыла, не сводя глаз с мисс Джеймс. Та стояла в дальнем конце зала и не мигая смотрела в зеркало на противоположной стене.

— Добрый день! — зазвенел серебристый голосок Джойс. Девочки выбежали на середину зала, поправляя платья. — Становитесь для марша! Гризельда ведет… Взялись за юбочки, правая нога вперед, оттянули носок… Начали! Правая — левая — правая — правая — правая — выше подбородок — хорошо! Руки, Филлис… Носок, Джин… Носок, Марджери, Марджери, как ты идешь… носо-о-о-о-к!

Мисс Пил наяривала «Военный марш». Гризельда — сама безукоризненность, спина прямая, лицо непроницаемое, упруго оттянутый носок вздрагивает от напряжения — провела пятьдесят душ по кругу к середине зала. Здесь они разделились — одни направо, другие налево, — снова встретились, пошли по двое, по четыре и заняли позиции для экзерсисов. Все шло как обычно.

Пять позиций: мелькание ног, прямых как циркули. Первая… вторая… третья… четвертая… пятая! Начало каждой новой позиции возвещал аккорд — оглушительное дребезжание, прорезавшее тишину. Девочки по команде замерли в пятой позиции, и мисс Джеймс поплыла между рядами.

Марджери Мэннинг все делала не так. Эти среды отравляли ей всю неделю. Она твердо знала — мисс Джеймс ее ненавидит. И действительно, мисс Джеймс ее ненавидела. Нелепо одетая девочка, бабушкина внучка. Рыжие букли тяжело обвисли, и белые банты тоще повисли; от тепла очки все время запотевали, и тогда она ничего не видела вокруг. Марджери ссутулилась, испуганно подалась вперед. Мурашки побежали у нее по спине, а мисс Джеймс в своем голубом воздушном платье со складками, похожем на чашечку гиацинта, мягко ступая, все ближе подходила к ней.

— Теперь Марджери… Марджери Мэннинг, как ты стоишь?

Они впились друг в друга глазами; все вокруг замерли. Марджери думала: «Она готова убить меня». Мисс Джеймс думала: «Я готова убить ее — прямо сейчас». На ее лице появилось выражение холодной тоски. «Ну-ка, подумай», — сказала она ласково. Девочки впереди обернулись. Марджери посмотрела на свои ноги. Ноги как ноги, не хуже, чем у других; в балетных туфельках-лодочках. Господи, да она стоит в третьей позиции!

— Вот так, — кивнула мисс Джеймс. — Теперь поняла?.. Повтори сама… Пожалуйста, музыка. Начали! — Рояль задребезжал карающе, звуки обрушились на Марджери, будто топор мясника. — Теперь поняла?

У Марджери были кокетливые повадки хорошенькой девочки, делавшие ее жалкой. Вот и теперь она игриво откинула назад тяжелые локоны, а те ударили ее по спине. Через запотевшие стекла очков она уставилась на мисс Джеймс снизу вверх, словно толстенький зверек, попавший в ловушку, — как крыса, которая ни у кого не вызывает жалости.