Томас Гарди - Дом англичанина. Сборник

— И как же ты? — спросила Роза.

— Притворилась, будто больна, и взяла к себе в постель Кейти, младшенькую, а Тому отдала ее кровать. Он вроде бы и не имел ничего против, да только скоро я узнала, что он бегает за женщинами. Ну ясно, я этому мигом положила конец. А потом… что ты думаешь? Разрази меня господь, коли и Руфус не взялся за те же штучки. Что там у него было на душе — поди разбери! Изменял мне, понимаешь, зато какой смелый он был!

Роза лежала молча, выдергивая из земли травинки; по лицу ее блуждала кривая усмешка.

— Он рассказывал тебе об утопленнике? — спросила она наконец. Дина покачала головой. — Перед тем как приехать сюда, он был лесничим в Оксфордшире, там, где река течет лесом, и жил в плавучем домике, который стоял на якоре у берега. И вот какой-то важный господин утоп там неподалеку — несчастный случай, — и тела никак не могли найти. Наконец родственники предложили тому, кто его найдет, награду — десять фунтов.

— Десять фунтов?!

— Да. Ну, все лодочники сказали, что тело не всплывет раньше чем через неделю.

— Верно. Бывает и дольше.

— Так и вышло. И вот как-то раз, ночью, еще луна светила вовсю, подплыли к его домику какие-то люди и стали шарить вокруг, и он слышит, как они говорят; «Кроме как здесь, ему быть негде». А Руфус возьми и крикни в ответ; «Где же еще, как не здесь. Лежит вместе со мной в постели».

Дина рассмеялась.

— Да. А на следующий день он получил-таки эти десять фунтов, потому что он и вправду нашел тело и до поры до времени его спрятал.

— Ничегошеньки не боялся, — сказала Дина. — Самому черту дороги бы не уступил. А какой он был искусник, все умел делать, даже шить. Я ему, бывало, говорю; «Дай я залатаю тебе куртку», или что там было надо, так он ни за что не даст, все сам, своими руками. «Разве можно доверить женщинам свои вещи, — говорит, — они шьют так, что игла докрасна раскаляется, а от нитки дым идет». А какие он туфли из камыша плел!

— Да, — отозвалась Роза. — Он как-то сплел мне пару.

— Тебе? — вскричала Дина. — Да разве ты… ты была?..

Роза отвернулась.

— Все мы гроша ломаного не стоили для него, — тихо сказала она. — Что мы ему? Так, мякина, высевки.

Дина Локк лежала недвижно в глубоком раздумье; что ее томило — старое горе или свежая обида. Роза не знала и не стала выяснять. Обе затихли, ушли в себя, обе вспоминали сумасбродства прежних дней. Они дрожали от холода, но не вставали с земли. Ветер в лесу усилился, над желтым полем его хриплое дыхание переходило в протяжный стон, тяжелые клубящиеся тучи быстро неслись по бескрайнему свинцовому небу.

— Эй! — послышался голос, и Эми возникла с огромной вязанкой хвороста, пригибавшей ее почти к самой земле. — Не могу останавливаться, другой раз мне эту вязанку так не уместить. Я нашла в лесу шиллинг, — ликующим пронзительным голосом продолжала она. — Приходите ко мне вечерком, разопьем кварту портера.

— Шиллинг, Эми? — воскликнула Роза.

— Ага, — отозвалась миссис Хардвик, не замедляя шага. — Искала ему пару, да больше не посчастливило. Приходите, обмоем его вечерком.

— Идем, Роза, — сказала Дина.

Они осторожно взгромоздили на спины вязанки и, пошатываясь под тяжестью, пошли следом за Эми, но та уже свернула на дорожку между живыми изгородями, идущую к Поллокс Кросс, и скрылась из виду.

— Детки твои, верно, уже дома, — сказала Роза. — Небось ждут не дождутся, когда ты придешь.

— Еще бы! Кто же им животы набьет?

— А как приятно зимними вечерами сидеть с ними у камина, расчесывать им волосы да рассказывать сказки.

— Будто у тебя в доме камина нет, — проворчала Дина.

— Есть, ясное дело.

— Кто ж тебе не дает перед ним сидеть?

Вязанка Дины зацепилась за ветки шиповника, нависавшие над тропинкой, и, едва не упав, она выругалась вполголоса. С хриплыми криками во все стороны порскнули жирующие в траве куропатки. Одна с перепугу ударилась о телеграфные провода и замертво упала на землю.

— Они славные детки, Дина, право же, славные. И они, верно, пишут тебе стишки в Валентинов день и дарят на рождение ленты.

— Они возятся и орут от первых петухов до той лоры, пока не захрапит мой старик… А тогда мне еще хуже.

— Они же дети, Дина.

— У тебя… у тебя тихо и прибрано в доме, и не надо заботиться ни о ком, кроме мужа, а он хороший, добрый человек, и вы сидите с ним по вечерам, играете в домино, в шашки, и он нет-нет да и взглянет на тебя да по руке погладит.

Они шли, спотыкаясь под ношей, и, когда ветер подтолкнул их одну к другой, Дина Локк протянула руку и коснулась плеча подруги.

— Ты мне по сердцу. Роза. Жаль, что ты не мужчина.

Роза не ответила. Снова обе затихли, погрузились в себя и так, в свете умирающего дня, подошли каждая к своему дому. Но каким ветреным, бездомным, опустошенным был мир, погружающийся во мрак. По небу, обгоняя друг друга, неистово неслись тучи, словно обращенное в бегство войско; казалось, прекрасная земля вздыхает, скорбя о неведомом людям бедствии.

Попытайтесь представить себе комнатушку восьмиугольной формы, напоминающую ячейку пчелиных сот. В ней нет ни ламп, ни окон, но вся она залита мягким сиянием. Отверстий для вентиляции тоже нет, однако воздух свеж и чист. И хотя не видно ни одного музыкального инструмента, в ту минуту, когда я мысленно ввожу вас сюда, нам навстречу льются нежные и мелодичные звуки. Посреди комнаты стоит кресло, рядом с ним — пюпитр, вот и вся мебель. В кресле какая-то бесформенная, спеленутая туша — женщина ростом не больше пяти футов, с серым, словно плесень, лицом. Это хозяйка комнаты.

Раздается звонок.

Женщина нажимает на кнопку, и музыка смолкает.

«Ничего не поделаешь, придется посмотреть, кто там», — думает женщина и, нажав на другую кнопку, приводит в движение кресло. Оно скользит к противоположной стене, откуда все еще доносится настойчивый звонок.

— Кто это? — кричит женщина. В ее голосе звучит раздражение — вот уже в который раз ей мешают слушать музыку. У нее несколько тысяч знакомых — в известном смысле общение между людьми невероятно расширилось.

Но когда раздается ответ, ее землистое лицо расплывается в морщинистой улыбке.

— Хорошо. Давай поговорим, — соглашается она. — Я сейчас выключусь. Надеюсь, что за пять минут не произойдет ничего существенного. Даю тебе целых пять минут, Куно, а потом я должна читать лекцию о музыке в австралийский период.

Она включает изолирующее устройство, и теперь уже никто другой не сможет говорить с ней. Потом одним прикосновением руки к осветительному аппарату погружает комнату во мрак.

— Скорее! — кричит она, и в голосе ее снова слышится раздражение. — Скорее, Куно, я сижу в темноте и теряю время!