Жоржи Амаду - Военный мундир, мундир академический и ночная рубашка

Лизандро Лейте был единственным из членов Академии и одним из немногих штатских, кто проводил в последний путь полковника Перейру. Возвращаясь с похорон любезного друга Агналдо, наводившего на всех такой ужас, он ясно сознавал, что проиграл. Хуже, чем проиграл, – он вообще остался без кандидата. Выборы в Академию, сулившие ему так много, кончились катастрофой. Дома он обнаружил у себя на столе газету с пространным сообщением о «кончине видного представи­теля вооруженных сил и прославленного писателя, собиравшегося баллотироваться в Бразильскую Академию». На полях было приписано красным карандашом: «Поздно спохватился!» Несносная Пру!

Несколько дней Лизандро был хмур, озабочен и молчалив. После заседания в Академии он рассказал жене:

– Мой долг перед покойным исполнен. Я произнес речь о его заслугах. Портела, Эвандро, Фигейредо и прочие хихикают по углам – рады, что я споткнулся. Торжествуют. Генерал просто сияет от счастья. Явился на чаепитие. Что ж, одним – пироги да пышки, другим – синяки да шишки. Всё пропало. Столько труда – и впустую! А тут ещё Пру…

– Оставь ты Пру в покое и не горюй так…

– Я рассчитывал на пост председателя Верховного суда…

– Ты его займёшь, я совершенно уверена!

– В наше время, Мариусия, никто ничего задаром не делает. Придётся всё начинать сначала.

– Ты добьешься своего, Лизандро, я ни минуты не сомневаюсь. Не вешай носа! Я тебя не узнаю!

– Нужно дождаться, когда Персио всё же решит умереть. Он словно железный – врачи давно уж его похоронили, а он всё живет. Как только освободится вакансия, я выдвину кандидатуру Раула Лимейры – он близкий друг Самого… – Лизандро имел в виду главу правительства. – Если и Пайва примет участие в этом деле – может, и выгорит.

– Ну вот видишь?! Надо только уметь ждать: всё придёт в своё время.

Мысли Лизандро приняли другое направление:

– Очень бы мне хотелось знать…

– Что, милый?

– Что всё-таки произошло, когда Агналдо явился к Менезесу с визитом? Мы договорились, что он сразу же мне позвонит и всё расскажет. А он не позвонил… Я, как ни старался, не смог с ним связаться. Дона Эрминия сказала, что письмо Персио в Академию среди бумаг покойного не обнаружено.

– Что теперь толковать! Забудь об этом. А я тебе скажу, что убеждена: рано или поздно мой муж станет председателем Верховного федерального суда.

– А я убежден только в одном: я тебя не стою!

– Дурачок!

Так откуда же это честолюбие, снедающее Лизандро? Не от доны Мариусии ли, такой безмятежно спокойной и счастливой?

Партизанская война на площади Кастело, где размещалась Бразильская Академия, началась в тот самый миг, когда возмущенный Эвандро Нунес дос Сантос, сняв пенсне, обменялся тревожно-многозначительным взглядом с пораженным Афранио Портелой. Это было в четверг – спустя неделю после заседания, на котором президент Эрмано де Кармо сообщил академикам о кончине полковника Перейры. До выборов оставалось полтора месяца.

Нет! Напрасно недобросовестные и небрежные историки стараются уверить нас в том, что второй этап военных действий начался прямо на похоронах полковника Перейры. Между драматическим окончанием битвы при Малом Трианоне и вербовкой новых волонтеров был перерыв. Он продолжался чуть больше недели – и многие подумали тогда, что вот и воцарилась тишь да гладь да божья благодать. Тот, кто поспешил поверить в это, не учёл переменчивости человеческой натуры.

За короткое время (от того заседания, на котором наблюдательный Франселино Алмейда заметил первые изменения в генерале Морейре, оставшемся единственным претендентом, и до следующего четверга) эти неопределённые признаки превратились в несомненную и грозную реальность – «отвратительную реальность», добавлял Эвандро, – заставившую двух франкофилов устроить тайное собрание. Оно имело место сразу же после очередно­го заседания, на котором академики со свойственной им любезностью к оппоненту обсуждали проект новых правил правописания, внесённый на их рассмотрение Лиссабонской Академией наук.

Едва войдя в комнату, где происходило традиционное чаепитие, каждый мог убедиться своими глазами, что генерал Валдомиро Морейра, хоть и не расстался ещё с генеральскими погонами, уже надел расшитый золотыми пальмовыми ветвями мундир академика. Всего две недели назад он, маломощный соперник грозного претендента, сорвал со своих погон генеральские звезды, превратившись в рядового и заурядного солдата-новобранца: он вытягивал руки по швам, повстречав кого-либо из «бессмертных», он смотрел им в рот, боясь пропустить хоть слово, он с одинаковым жаром восторгался самыми полярными концепциями, хоть они зачастую противоречили его собственным взглядам. Во время протокольных визи­тов и ему пришлось покушать жаб со змеями. В приготовлении этого блюда отличился старый Эвандро – он подарил кандидату свою нашумевшую книгу «Милитаризм в Латинской Америке», где утверждал, что во всех бедах этого континента – в отсталости, нестабильности и зависимости от Англии, Соединенных Штатов, Герма­нии – виноваты военные. Принимая кандидата, бестактный старик повторил свои обвинения вооруженным силам, – обвинения на грани оскорбления. Генерал слушал его молча и возражать не осмелился.

И вдруг всё изменилось. Две недели назад, после того как Афранио Портела и Родриго Инасио подсчитали голоса, он лег спать побежденным, а наутро проснулся победителем – единственным претендентом. Соперник приказал долго жить. Кончилась эра унижения и змей с жабами.

Валдомиро Морейра вернулся в своё прежнее качество, но теперь вместе с многозвездными погонами, пуговицами и орденами его генеральского мундира сияли не­стерпимым блеском и пальмовые ветви мундира академического (этому нисколько не мешало то обстоятельство, что он по-прежнему носил дурно сшитую тройку из синего кашемира). В преддверии бессмертия генерал появлялся на традиционных академических чаепитиях, фамильярничал с будущими коллегами, изрекал истины, оспаривал авторитеты. Суровая диета, на которую по совету врача посадила его дона Консейсан, весьма способствовала волчьему аппетиту, и генерал, ускользнув от недреманного ока жены, набрасывался за обильным и изысканным академическим столом на разнообразную снедь. Он наконец-то смог наесться досыта.

Итак, генерал Морейра, обуреваемый тщеславием, во второй раз в жизни пошел в атаку: захватывал позиции и отдавал приказания, но только слишком рано сбросил он тягостную маску смирения, представ перед всеми таким, каким сотворили его господь бог и военная служба, – надменным и властным.