Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Ни одна женщина не считает себя уродиной. Любовь – лги и будь мил, ведь завтра умрём. Видел его несколько раз, всё шастал, хотел найти кто это подстроил.

Э.х.: эх. Это судьба. Он, а не я. Повадился кувшин. Проклятье, похоже, неотвязно. Что снилось ночью? Погоди. Какая-то путаница. На ней красные тапочки. Турецкие. В шароварах. Может, так и есть. В пижаме она бы мне нравилась? Чертовски трудный вопрос. Наннети уехал. Почтовым пароходом. Теперь уж возле Холихеда. Надо пробить эту рекламу Ключчи. Нажать на Гайнса и Крофорда. Нижнюю юбку для Молли. Уж ей-то есть на что надеть. А это что? Вдруг деньги?

М-р Цвейт склонился и перевернул клочок бумаги на земле. Поднёс к глазам и всмотрелся. Письмо? Нет. Не разобрать. Пора уж уходить. Пора. Устал ходить. Страничка из старой тетрадки. Сплошь рытвины, да камешки. Кто их сосчитает? Никогда не знаешь что можно найти. Бутылка с картой про сокровища, брошенная при кораблекрушении. Посылка по почте. Детям всегда хочется что-то бросать в море. В религии? Хлеб пущеный по воде. А это что? Палочка

О! Вымотала меня эта девчонка. Не молоденький уж. Завтра она придёт сюда? Вечно ожидать, что где-то столкнусь с ней. Должна б прийти. Убийц тянет вернуться на. Может мне? М-р Цвейт палочкой слегка взрыхлил плотный песок под ногами. Написать ей. Может и сохраниться. Что? Я. Какой-нибудь плоскоступ затопчет утром. Без толку. Или смоет. Прилив сюда доходит. Лужица возле её ноги. Склонись, загляни на моё лицо там, тёмное зеркало, подыши на него, и заровняет. Все эти камни в насечках и зарубках и буквах. О, её прозрачные! К тому же, они недогадливы. Как понять твой тот свет. Я назвала тебя неслухом, потому что не люблю, когда.

ЖДУ. Т. Места не хватит. Брось.

М-р Цвейт заровнял буквы своею медленной ногой. Безнадежная вещь, песок. Ничего на нем не растёт. Все вянет. Да, большие корабли тут не проходят. Кроме барж Гинеса. Вокруг отмели Киша за восемдесят дней. Середина наполовину.

Он отшвырнул свою деревянную ручку. Палочка попала на мелкий песок, вонзилась.

А захотел бы так, то хоть неделю тренируйся – не получится. Случай. Мы никогда не встретимся. Но было чудесно. Прощая, милая. Спасибо. Почувствовал себя таким молодым.

Вздремнуть бы малость. Наверное, около девяти. Ливерпульский пароход давно прошёл. И дыма не осталось. И может она с другим. Да и было. Ещё Белфаст. Я не поеду. Сбегай сюда, сбегай к Эннис. Пусть он.

Просто закрою глаза на минутку. Но не спать. Полудрёма. Сны не повторяются. Опять летучая мышь. Не опасна. Всего на пару.

О сладкая все твои белодевичьи я видел мусоленный пояс меня аж любовь липко мы двое неслух милость хороша она с ним в половину постель мне там псы коз кружева для Рауля духи твоя жена чёрные волосы приподняла под пышнотелая сеньорита молодые глаза Малвей пухлые годы возвращаются хвост конец Ажендат обалденно миленькая показала мне её очередной год в трусиках вернуться очередной в её очередной ещё один.

Летучая мышь летала. Сюда. Туда. Сюда. Далеко в сумерках раздался колокол. М-р Цвейт с открытым ртом, левая нога отплыла по песку, откинувшись, вдыхал. Всего на пару.

Часы на каминной доске в доме священика закуковали, где Кенон О'Хенлон и отец Конрой, и преподобный Джон Хьюгс, Об. Ис., откушивали чай и пресный хлеб, и масло, и жареную баранину с подливкой, и говорили про

Потому что то была маленькая птичка, канареечка, что выскакивала из домика сказать время, которую Герти МакДовел приметила, когда была там, потому что она приметлива, как никто другой, на такие вещи, эта Герти МакДовел, и она сразу приметила, что этот иностранный джентльмен, что сидел на валунах явный

Посолонь подыбаем. Посолонь подыбаем. Посолонь подыбаем.

Пошли нам пресветлый Даждьрог, животворный и лоноплодящий! Пошли нам пресветлый Даждьрог, животворный и лоноплодящий! Пошли нам пресветлый Даждьрог, животворный и лоноплодящий!

Хухты обана хухты! Хухты обана хухты! Хухты обана хухты!

По укоренившемуся воззрению недозрелою принято полагать умопроницательность какой бы то ни было особы касаемо какоугоднейших материй доступных познанию разумом тех из смертных, кто одарён склонностью к всеполезнейшему любомудрию, ежели особа та отрицает доктрину бытующую среди умов более эрудированных, в коей сходятся они к общему меж собой согласию по причине несомненно достохвального совпадения их склада ума в том, что процветание нации, равно как и все присовокупляемые блага, отнюдь не на внешней раскоши зиждется, но определимо степенью благоприятствия деятельности направленной на содействие преумножению воспреемствования, ибо спад оного суть зло изначальнейшее, тогда как наличие, напротив, неоспоримо свидетельствует о благоволении непогрешимой всемогущей природы. Да и найдется ль средь прозревших суть истинную и познавших, что всяческа прельстительна личина являет собою не боле как покров на долувлекущей изкаляной основе бытия, или же, напротив, меж непросвещённых, чтобы не уразуметь: поскольку ни один из даров природы не может соперничать с благом возрастания, то каждому из наиболее праведных граждан приличествует стать наставником и просветителем себе подобных, вострепеща и тщась, дабы дело столь блистательно начатое нацией в прошлом, нежданно не завершилось бы в будущем не столь же блистательным образом; ежели некая охальная привычка исподволь замутит до наисущнейшей глубины обычай, что несомненно чтим был и храним доблестными предками, а посему вряд ли покажется чрезмерною твердость воспрявшего отстаивать правоту суждения – нет более злокозненного умысла, от кого бы тот ни исходил, чем преумалять и предавать забвению боговдохновенные заповеди, кои равным образом являются и обетованием всем смертным, пророчествуя преумножение, либо же грозя исчезновением, и истинность их споконвечно и неотменимо доказывается всемерно ласкательной функцией воспроизводства?

И не тому, следовательно, должны мы дивиться, что, по свидетельствам достовернейших источников истории, кельты—среди которых ничто по природе своей не являющееся достойным восхищения его и не вызывало—проявляли столь глубокое почитание искусства медицины (не поминая уж постоялые дворы, лепрозории, парные бани, чумные рвы) и она, в лице величайших своих докторов: О'Шилсов, О'Хикейов, О'Лисов, скрупулёзно вырабатывала всевозможные методы пользования больных и ослабших, дабы вновь обрели они здоровье для одоления недуга, будь то ознобное недомогание, или жидкоисходящая экскрементация, но в каждом из печатных трудов, возымевших хоть мало-мальскую весомость, непременно встречаем соразмерно важное упоминание с приложением плана (трудно сказать, был ли он основан на догадках, либо же слагался по мере накопления опыта, поскольку разночтения в толкованиях соответствующих исследователей и поныне не позволяют придти к однозначному выводу), сообразно которому материнство наивозможно надежнее охранялось от всяческих умопостижимых непредвиденностей с обеспечением всемерного (и архинеобходимейшего) ухода за страдницами в сей тягчайший для женщины час, причём наинеобходимейшая помошь предусматривалось не лишь несметно богатых для, но также и тем, кто, не будучи вдосталь имущими, едва-едва (а зачастую и насилу) влачили безденежное существование. И ничто в такую годину и некое время спустя не могло грозить ей, ибо все сограждане сознавали: благоденствие без родопреумножающих матерей – небылица, не статочно таковое вовсе; и раз уж по изволению богов вечности поколение смертных, по образу их и подобию, обретаемо посредством мук роженицы, то, когда к тому уже всё близилось, она, влекомая туда в быстродвижном колёсном повозе, преисполнялась наибезмернейшим стремлением оказаться в родоприимной обители. О, дело умудренной нации достойное всяческого восхваления не только лишь перенёсшими, но и в пересказе, что её почитают матерью ещё загодя, в предожидании, и чувствует она себя окружённой надлежащим уходом!