Олег Жилкин - Лета середина

Днем мы посадили кота в переноску и вернулись в город, погруженный в зной.

Кот лежит в коробке, но мне это не кажется хорошей идеей. До этого он хотя бы перемещался по комнате и выглядел более обнадеживающе.

Мне не по себе, когда в комнате со мной подыхает животное. Потому что я невольно разделяю его участь, а значит и часть его судьбы. Это часть меня подыхает вместе с ним. Часть моего прошлого и настоящего. У меня нет энергии, чтобы это как-то изменить. Жизнь вот так же вытекает из нас по капле, незаметно, каждый час, каждую минуту, и все меньше идей приходит в голову, как остановить этот процесс. Пока я еще достаточно силен, меня это злит, заставляет нервничать, искать выход. Потому что это и есть вызов, который жизнь бросает тебе каждый день, и ты всякий раз его просто игнорируешь, отвлекаясь на пустяки, на бессмысленные разговоры, на копеечные тяжбы, добиваясь мелочных уступок, кратких передышек, отсрочек платежа.

Даже в городе я слышу, как заходят на посадку истребители, возвращающиеся с задания. На даче грохот от двигателей стоял такой, что кот в страхе всякий раз забегал в дом, до того, как на него не устроили засаду бродячие псы, реализовавшиеся из окружающей тьмы, словно инфернальные твари.

Зло с каждым днем тяжелеет и утрачивает личные признаки: это могут быть истребители, собаки, сосед по даче – бывший мент с профессиональной памятью, зашедший к вам попенять на пятничный шум из хозяйской спальни. Жаль, что нельзя после его смерти сдать память в ломбард, чтобы родственники могли выручить хоть какие-то деньги на похороны его грузного тела, в обмен за столь трудно приобретенный на службе дар.

Я спал так долго, словно после длительного, изнуряющего силы, путешествия. Мне снились большие корабли, сменившие внезапно курс с севера на юг. Мы проходили заброшенные в глуши русские регионы, где люди до сих пор одевались в стиле тридцатых годов, справляли шумные свадьбы, интересовались товаром, который мы с собой везли. В столовой нас угощали странными продуктами со знакомыми названиями, но с изменённым вкусом, вроде соленой простокваши, за которой выстраивались огромные очереди. Красавицы строили нам глазки, но нам не хотелось конфликтовать с местными мужиками за их сердца, тем более что у нас была своя цель – мы тоже спешили на какую-то свадьбы и везли с собой подарки.

Я погружался из одного сна в другой, в одном из которых даже напросился к Мишке в гости и остался у него ночевать. Проснувшись среди ночи в его кровати, я внезапно понял, что обо мне забыли, и мне стоит выбираться как можно осторожней, чтобы не спугнуть обитателей квартиры своим присутствием. Мне казалось, что, проспав несколько часов на кровати убитого двадцать лет назад друга, я узнал его тайны, которые его близкие тщательно скрывали от посторонних.

С каждым новым погружением в сон я чувствовал, насколько большой инертной силой обладает это состояние, и как с каждым разом будет все труднее вернуться к нормальному восприятию жизни. Это напоминало мне смертельную вражду, в которую с каждым днем погружалась страна, и как трудно потом будет выходить из этого состояния, напрягая все силы, объявляя демобилизацию, пытаясь вернуть прежнее ощущение нормальной человеческой жизни после достижения мира и угасания военного угара. Да и есть ли, по правде говоря, шансы для этого, у людей, проживших столько лет в состоянии глупых и мелких свар с друг другом по незначительным поводам. Из нас невозможно выкроить героев, мы люди совершенно иных масштабов и довольно дрянного качества. Нас следовало бы приговорить к вечному молчанию, чтобы мы не путались под ногами у истории. Мне кажется, что мы обречены на одиночество, потому что слова совершенно утратили свой первоначальный смысл. Наш язык так и не сформировался, моральные принципы находятся в совершенно первобытном состоянии, не позволяющем утвердиться понятным и разумным правилам, приемлемым большинством населения. Нам больше не о чем говорить друг с другом, потому что мы не в состоянии ни о чем договориться.

Я нахожусь в растерянности. Даже моя слабая попытка использовать труд на участке в качестве дисциплинирующего фактора, воспитывающего во мне физическую выносливость и последовательность, рухнула, не выдержав агрессивности среды. Мне пришлось спешно отступать, покинув дачу. Надеюсь, мои посадки клубники не засохнут на жаре, хотя мне уже очевидна вся утопичность моего проекта.

Интересно, на каких примерах люди будут воспитывать новые поколения русских людей, когда все закончится? Пусть, в таком случае, закончится все: спорт, кино, театр, музыкальные фестивали. Ничего больше не имеет смысла в мире, построенном на лжи и насилии. В лихую годину, функцию учреждений культуры исполняют бордели.

Мне опять снились долгие панорамные сны. Снился огромный каньон, к краю которого я подъезжал, чтобы выплеснуть в него всю свою ярость. Земля каньона, являлись отражением формы отсутствии моего я, но крик должен был все изменить, и в этом был его смысл, пусть и несколько рискованный. Наш голос, наш крик меняет многое в этом мире, даже если он обращен в пустоту. Девственная пустота ранимей, чем кажется, и именно поэтому она взывает к тишине, и всякий, кто врывается в неё без санкций и распоряжений, является потенциальным преступником.

Ну, что ж, всё так и есть, я преступник – ловите меня по ночам, я буду это делать в своих снах, вам же останется только следить за моим коварно уходящим в пустыню следом.

Наш язык оказался формой археологии, на границах с той варварской цивилизацией, которую мы имеем честь представлять, где еще возможны редкие, случайные находки, благодаря тому что многое сохранилось в ее ландшафте нетронутым, в форме шифров, на разгадывание которых у нас нет ни времени, ни желания. Мы абсолютно уверенны в своём праве прямого наследования и сквозь эту уверенность культура кажется атавизмом, а язык – формальным признаком причастности порабощенных племен к единой общности, уже не ведущей реестр историй своих трансформаций, ограничивающихся хроникой славных побед и завоеваний.

И в этом двусмысленном существовании есть свое очарование, некие лагуны недоступности, но, большей частью, это мало похоже на увлекательную игру, а скорее на хаос существования различных племен после падения Вавилонской башни.

Мне снилось, что я убираю огромную игровую площадку в субботний день, куда постепенно стекаются люди, а все никак не могу решить, должен ли я это делать в свой выходной день или нет. Но меня увлекало созерцание этой массы со вкусом одетых людей, которых собиралось все больше и больше. Все они были крупными, породистыми, богатыми бездельниками на дорогих автомобилях с вычурными аксессуарами для занятий спортом и то, что их досуг, в некотором смысле, зависел от моего решения, наполняло меня чувством гордости и причастности к этой касте людей, на благодарность которых я мог бы рассчитывать. предоставляя им свои услуги.