Эдуард Тополь - Летающий джаз, или Когда мы были союзниками

Провожая глазами отчалившие в сторону Москвы машины и автобусы американского посольства, Молотов коротким кивком подозвал к себе одного из своих помощников. Показав глазами на гиганта В-24, сказал негромко:

– Павел Анатольевич, нам нужны характеристики этой машины.

– Не беспокойтесь, Вячеслав Михайлович, – нагнулся к нему высокий стройный мужчина в штатской одежде, но с явно военной выправкой. – Видите наших техников, обслуживающих самолет? Они этим уже занимаются. Между прочим, это личный самолет Гарримана.

– Его собственный самолет? – не сдержал изумления Молотов.

МОСКВА, тот же день. 18 октября 1943 года

Москва встретила американцев хмуро – ни солнца, ни веселых лиц у прохожих, ни яркой рекламы. На Можайском шоссе и даже на улицах Трехгорки, от которых немцев год назад удалось остановить всего в тридцати километрах, еще стояли баррикады и противотанковые ежи, а также ящики с песком для тушения зажигательных бомб и зенитные орудия с женскими расчетами. Только ближе к центру все-таки появились люди – мужчины в военной форме с портфелями на кожаных ремнях через плечо озабоченно спешили куда-то по своим делам, а женщины в куртках «хаки», ватных штанах и резиновых сапогах чинили трамвайные пути и засыпали песком воронки на мостовых. Стены большинства домов потрескались, штукатурка осыпалась, обнажив арматуру. Окна в домах и витрины магазинов забиты досками или заклеены старыми газетами, а у редких открытых магазинов стоят длинные очереди пожилых людей. Все одеты кое-как, в заношенное и старое. Лица замкнутые, хмурые и осунувшиеся, молодежи и детей нет вовсе. Все это угнетало и заставляло тревожно переглядываться. Правда, когда навстречу прибывшим американцам стали попадаться грузовые «Студебеккеры», все оживились и в головных лимузинах, и в автобусе.

– Смотрите, наши грузовики!

– Но женщины за рулем…

Потом у какого-то перекрестка черный раструб громкоговорителя на телеграфном столбе что-то громко вещал по-русски. Под столбом стояла небольшая толпа и слушала, задрав головы. Водитель автобуса тоже включил радио, русский диктор победным тоном сообщал что-то оптимистическое. Посольский переводчик капитан Генри Уэр сказал:

– Это автобус нашего посольства, поэтому в нем есть радио. А у всех советских людей радиоприемники конфискованы в начале войны…

– А что по радио говорят? – спросил генерал Дин.

– Сводки с фронтов. Перевожу. Вчера на Украине советские войска вели упорные бои за город Мелитополь. Юго-восточнее города Кременчуга русские продвинулись вперед на семь километров. Севернее Киева они ведут бои на правом берегу реки Днепр. За семнадцатое октября на всех фронтах русские уничтожили сто семьдесят один немецкий танк, сбили сорок пять самолетов и уничтожили до двух тысяч гитлеровцев…

– Good! – сказал Ричард Кришнер и на губной гармошке сыграл ликующую трель в верхнем регистре.

– Но они ничего не говорят про наши победы в Италии и в Африке, – заметил генерал Крист.

– Да, – подтвердил переводчик. – У Кремля очень странная манера. Мы союзники, воюем с немцами в Европе и в Африке, шлем сюда самолеты, танки, продукты, но они об этом не говорят своему народу ни слова…

– Ничего, – сказал генерал-майор Сидней Спалдинг. – Когда мы построим тут наши аэродромы и начнем долбать с них немцев, они не смогут скрыть это от русских…

«Линкольн» привез Халла и Гарриманов на Арбат к знаменитому особняку «Спасо-хаус», резиденции американских послов с 1934 года, а «Бьюик» и автобус доставили генерала Дина с его командой в посольский особняк на Моховую улицу рядом с отелем «Националь». «Спасо-хаус», расположенный всего в миле от Кремля и получивший свое название из-за соседства со старинной церковью Спаса Преображения на песках, был в 1914 году построен в стиле ампир «русским Морганом» Николаем Второвым, но экспроприирован большевиками сразу после революции. До установления советско-американских дипломатических отношений в 1933-м в нем с далеко непролетарским шиком проживали первый Народный комиссар по иностранным делам Георгий Чичерин и другие партийные боссы. Но в 1933-м в результате поездки Литвинова в Вашингтон президент Рузвельт признал СССР, США установили с Москвой дипломатические отношения, и в 1934-м Уильям Буллит, первый американский посол в Советском Союзе, арендовал у Кремля для посольства два московских здания – «Спасо-хаус» и особняк на Моховой. С тех пор и по сей день над «Спасо-хаусом» развевается американский флаг…

Когда 18 октября 1943 года Корделл Халл и Аверелл Гарриман с дочкой Кэтлин вошли в этот особняк, Кэтлин воскликнула в ужасе:

– Oh, my God!

Действительно, состояние особняка было ужасным. На первом этаже в просторном зале приемов большие витражные окна разбиты со времен прошлогодних немецких бомбежек, стены облупилась, фрески и ампирная лепнина потолков потрескались, мебель сломана, крышка рояля пробита, и даже в апартаментах на втором этаже, где до войны останавливались американские сенаторы, – собачий холод, отопление только примусами и буржуйками.

Переходя из одного помещения в другое, Кэтлин, кутаясь в пальто, спрашивала у отца:

– Dad, what we’re going to do? [Что мы будем здесь делать?]

Но Гарриман, который был в России не впервой, только усмехнулся:

– Мы будем здесь жить, дорогая. И ты, как хозяйка, наведи тут порядок.

– Что? – изумилась Кэтлин. – Ты назначаешь меня хозяйкой «Спасо-хауса»?

– Конечно. На войне, как на войне. Мы с Корделлом будем заниматься политикой, а ты хозяйством.

– Гм! – Кэтлин выпрямилась и уже по-другому огляделась, и другой походкой пошла по «Спасо-хаусу». Достав журналистский блокнот, стала записывать в него все, что требовало ремонта в первую очередь – окна, отопление, мебель…

Но тут секретарь посла доложил:

– Мистер Гарриман, вас к телефону.

– Кто?

– Господин Молотов.

Гарриман взял трубку. На том конце провода был не Молотов, а его переводчик Павлов. Он сообщил, что председатель Совета народных комиссаров товарищ Вячеслав Михайлович Молотов приглашает господина государственного секретаря Халла, посла Гарримана и генерал-майора Дина в Кремль на советско-американо-британскую конференцию, посвященную путям и средствам ускорения завершения войны.

– А когда конференция? Завтра? – спросил Гарриман.

– Прямо сейчас, – сообщил Павлов.

– Но англичане?.. – заикнулся Гарриман.

– Они уже прибыли, – ответил Павлов.

МОСКВА, тот же день. 18 октября 1943 года

Грохот бомбовых ударов, рев истребителей и гул артиллерийской канонады сотрясал мраморный вестибюль здания Центральной студии кинохроники в Лиховом переулке в центре Москвы. Но никто из толпившихся тут военных операторов не обращал на это никакого внимания, поскольку все знали – это всего лишь озвучка кинохроники, снятой ими самими на фронтах войны. С ее самых первых дней сто восемьдесят лучших кинооператоров страны были мобилизованы Министерством обороны для съемок боевых действий Красной армии, и с той поры Студия кинохроники превратилась в круглосуточно гудящий штаб – отсюда знаменитые Роман Кармен, Илья Копалин, Виктор Доброницкий, а также еще не знаменитые кинооператоры разлетались не только по всем фронтам от Кавказа до Заполярья, но даже и за линию фронта, к партизанам. И сюда же они возвращались (если оставались живы) с коробками отснятой кинопленки, сдавали их в проявочную лабораторию, ночевали тут же, в подвале, где стояли ряды солдатских коек, перекусывали в студийной столовой, «хряпали» с друзьями по «стопарю», получали новое назначение у начальника Управления кинохроники Федора Васильченко, и – всё, «будь жив, браток!». Снова в машину, снова на аэродром, снова в какой-нибудь У-2, и – на самый передний край, в атаку. Только не с автоматом, а с американской кинокамерой «Аймо», которая видит не больше, чем на двести метров, и снимает (точнее, тянет 15 метров пленки) не дольше тридцати секунд.