Йоханнес Йенсен - Сесиль

В усадьбе на самом берегу фьорда жил человек по прозвищу Антон Коротышка. Старый и седой, он никогда не был женат. А все оттого, что по натуре своей Антон был человек медлительный и основательный. Не раз надевал он сапоги, чтобы идти свататься; за последние сорок-пятьдесят лет частенько случалось [1], что какая-нибудь вдовушка, владелица лавки, нуждалась в мужской опоре. Однако же...

Вскоре после войны шестьдесят четвертого года Антон Коротышка был много ближе, чем когда-либо, к решению жениться. Дело, почитай, сладилось. Вдовушка попалась бойкая и чистоплотная, и ничто, казалось, не могло им помешать. Но, как говорится, болото находилось слишком далеко от усадьбы, и по дороге вполне можно было растерять половину воза с торфом.

И вот теперь по усадьбе расхаживал молодой парень, племянник Антона Коротышки. Звали его тоже Антон.

Несколько лет назад брат Коротышки вернулся домой из Копенгагена, куда уехал еще в незапамятные времена. Это может показаться чудом. Но суть же дела в том, что жители полуострова кормились рыбной ловлей. В каждой зажиточной усадьбе можно еще сегодня видеть маленький, стоящий особняком домик из нетесаного камня с соломенной пирамидкой крыши. В стародавние времена крестьяне, жившие в достатке, большими партиями коптили тут угрей. Тогда владельцы усадеб сызмальства ловили рыбу, даже те, кто потом наследовал усадьбу и занимался земледелием. А когда молодые крестьянские сыновья рыбачили, случалось, что налетала буря и им приходилось искать прибежище в чужих краях. Так их заносило в Саллинг и Тю, а порой еще дальше. Да и поездки в Раннерс с копченым угрем сделали свое; неудивительно, что такой сорвиголова, как брат Антона Коротышки, исполнился жадной отваги и возомнил о себе бог знает что.

Но вот прошло лет двадцать-тридцать, и он вернулся обратно совершенно опустошенным. В Копенгагене он служил дворником, потом занялся мелочной торговлей, а под конец стал владельцем трактира. Это приносило ему приличные доходы. Были времена, когда у брата Коротышки водились бешеные деньги. Как же потом могло такое случиться?

Когда он вернулся в родную усадьбу, у него не было ничего и никого, кроме маленького сына. А сам он, этот громадный человек, распух и посинел от пьянства. Вот так оно все и случилось...

Два года Копенгагенец, как все его называли, слонялся по двору у брата в усадьбе. Он ничего не делал, только пил втихомолку. Когда он стоял на берегу фьорда, подставив лицо навстречу ветру, и беспомощно переводил дух, казалось, вся природа выражала тихое, неизбывное горе.

Однажды утром рыбаки, спускаясь к берегу, подумали было, что какая-то огромная диковинная рыбина сама по себе попалась в сети. Но это был Копенгагенец, висевший на одном из сушил; он был мертв, как дохлая сельдь.

Антон Коротышка забыл и думать о женитьбе, а сапоги его благополучно заплесневели на чердаке. Когда же племянник подрос, он усыновил его, пустив в ход тот самый таинственный механизм, с помощью которого, поместив в одном его конце банкнот, торжественно вытягиваешь на противоположном конце заверенную в нотариальной конторе нужную бумагу.

Антону, как его запросто называли, здоровенному парню с выпяченной нижней губой, было уже двадцать лет с небольшим. Работа в его руках спорилась, он вечно напевал, а на досуге курил табак. На вечеринках он плясал в поте лица до самого утра. Но люди его не очень-то жаловали – что-то безжалостное было во всем его существе.

Внезапно Антон Коротышка умер. И как только племянник унаследовал усадьбу, он начал напропалую свататься.

Для начала он услыхал «нет» от Сесили. Тогда Антон, служивший в драгунах в Раннерсе и учившийся у одного из товарищей английскому языку, сказал «ол райт» [2]и с трубкой в зубах направился в другие усадьбы. Но везде, даже в самых глухих медвежьих углах полуострова, он получал отказ. А ведь он был человек богатый.

Жители тамошних краев несколько отличались от других датчан. Этот полуостров расположен в глубине фьорда и заканчивается своего рода тупиком, похожим на слепую кишку. Две семьи, владевшие там большей частью земель, жили здесь с незапамятных времен. Вступая между собой в браки, они завязывали тесные узы в стольких поколениях, что теперь это, по существу, был уже только один род, хотя носил он два родовых имени. Одних звали Мадсены, а других – Бюргиальсены. Люди эти были богаты и учтивы, они не высказывали с бухты-барахты каждому того, что думают. То были молчаливые и норовистые люди. Но порой они совершенно неожиданно могли выложить все, что у них на уме.

Семейная сплоченность не нарушалась и теперь, когда Антон стал появляться на порогах родственных домов в своих наимоднейших, пружинящих на ходу ботинках. Однако ни одна из созревших для замужества дочерей не желала выходить за него замуж; и родители не принуждали их.

Но Сесиль пренебрегла им не только потому, что она терпеть его не могла: «Ну и хвастун!» На то имелась причина поважнее. Сесиль была дочерью Йенса Мадсена с Косогора. А чуть подальше к северу лежала огромная усадьба Лауста Бюргиальсена. Сын его, Кристен, приходился Сесили племянником, и эти двое встречались тайком. Может, Кристен и Сесиль еще ни о чем не сговорились, только они всегда держались вместе. Последнее же время они старательно избегали общества друг друга, а это кое-что да значит.

Сесиль была так хороша собой, что слава о ней долгие годы шла по всей округе. Теперь уже не очень молодая – лет двадцати четырех, двадцати пяти – Сесиль была статная, темноволосая, голубоглазая. Когда она сидела и вязала крючком, подбородок ее почти касался груди. Дышала она громко и ровно, ее так и распирала таившаяся в ней жажда жизни. Время от времени Сесиль вскакивала и улыбалась голубому небу или же находила причину взрываться от радости, бившей в ней ключом. Тем не менее это была холодная и скрытная натура.

Прежде чем посвататься к Сесили, Антон рассказал об этом кое-кому из друзей и со своей обычной непосредственностью пригласил их всей компанией на пирушку по случаю помолвки. Но когда дело кончилось отказом, Антон посадил всех своих приятелей на телегу и повез их к парому, и все они напились там до бесчувствия. А потом, получая новые отказы в других усадьбах, Антон все чаще и чаще пил кофейный пунш в кабачке на перевозе. Люди начали на него коситься. Больше всех насмехалась над Антоном Сесиль, она совершенно не щадила его, когда о нем заходила речь. Когда же пошли слухи про Сесиль и Кристена, про их любовь, Антон вовсе потерял голову, он начал пить чуть ли не каждый день и пристрастился с досады к бешеной езде. Он уже успел изуродовать двух лошадей рыжей масти. А ведь Антон Коротышка купил их еще жеребятами, кормил лишь отборным зерном и клал на подстилку ячменную солому. Таким поведением Антон уважения не завоевал.