Лазарь Кармен - Шарики

– Вот так шутки! А механик что?

– Смеялся!

– А как зовут этого шутника-механика? Где он работает? – И я вооружился карандашом для того, чтобы отметить имя этого «доблестного» механика в записной книжке.

Шарик назвал.

Я отметил фамилию, но решил не выставлять ее. Бог с ним, с этим шутником, ведь он пьян был!

– Значит, вы вечно в опасности? – спросил я шарика. – Всякий пьяный может открыть клапан и вас изжарить?!

– Может и трезвый, если забыть, что мы в другом котле. Весь день ведь в ходу лебедка. В одном котле – пар, а в другом – мы. Ну, и держи ухо востро. Один клапан только повернуть – и мы сгорим, повернуть другой – брызнет в котел вода и мы потонем.

Наступила пауза.

Шарик, посвятивший меня в самые сокровенные тайны этого железного, злого и ужасного «сердца», тяжело вздохнул и, схватив молоток, стал нервно выстукивать ближайшую трубку.

Я прислушался. Из-за стука донеслись ко мне снизу голоса двух шариков.

– А мы теперь выбрались далеко, далеко, шесть верст отсюда, аж за Чумкой [3], коло кладбища! Мама в больнице. Завтра праздник, я с Сонькой пойдем к ней.

– А мой тятя в участке. У него документа нет. Хочешь покурить, Витька?!

– Хочу!

– На с гильзой окурок! Это «Ласточка». У меня этих окурков много. Я нынче встал рано и понасобирал их на бульваре. Дворники тогда еще не подметали. Хочешь, пойдем завтра, целый карман наберем.

Голоса смолкли, и вместо них по углам послышалось таинственное перешептывание. Шарики, как я разглядел по мерцающим огонькам, сбились в одну кучку.

О чем они перешептывались? Освещенные личики их горели лукавством. Дети, видимо, замышляли что-то.

Вдруг в котле воцарился мрак. Свечи потухли, и послышалось сдержанное хихиканье.

– Черти! – выругался старшина. – Вам бы только баловаться. Вот уж подождите. Будет вам, скажу хозяину. Ну, зажигай!

– Иуда, – буркнул кто-то.

Чиркнули тотчас же по углам спички, сделалось снова светло, и я разглядел смеющиеся веселые личики.

– Ванька! – крикнул один шарик другому, сидящему верхом на заогненном ящике. – Пойди время узнать!

– Время, время узнать! – подхватили детские голоса.

Ванька не заставил себя долго просить и юркнул хорьком в горловину.

– Кочегара спроси, у него часы с заводом! – запищал ему кто-то вдогонку.

– Половина двенадцатого! Пушка еще не вдарила и шар не упал [4], – заявил, моментально вернувшись, Ванька.

– А жрать хочется! – заметил один.

– Будет время, а пока работай! Ну, вы! Мишка, брось курить! – стал распоряжаться старшина.

Все опять схватились за молотки, и «сердце» забилось. Стук сделался до того сильным, что казалось, «сердце» не выдержит и разорвется на части.

«Чи-и-жик-пы-жик, где ты был?» – выстукивало это гигантское «сердце».

Я в изумлении посмотрел на старшину.

– Это они опять балуются, – заметил он.

«На Фонта-а-нке во-одку пил!» – продолжали в такт выстукивать по дымогарным трубкам и топкам шарики.

«Выпил рю-умку, выпил две!» – выводил кто-то двумя молотками на заогненном ящике.

«За-а-кружилось в голо-о-ве!» – продолжали остальные.

– Дурачатся, – заметил мне опять старшина, – потому что обед скоро. Собрались вместе и наигрывают. А там вот, посмотрите, в «козла» жарят.

Я посмотрел в угол.

Два шарика уселись верхом на топку. Перед ними – свеча, и у каждого в руках – карты.

– Пас!

– Пас!

– Семка, плати копейку!

«Бах!» – грянула на бульваре пушка, и все встрепенулись.

– Снедать, снедать!

И мимо меня один за другим стали проскальзывать шарики.

– Снедайте, только живее! – крикнул старшина. – Надо котел кончать скорее! Мишка, на десять копеек, ступай на набережную и купи мне на одну копейку печенки, только с рисом, на две – селедки, а на остальные – огурец, хлеба и фунт яблок!

– И мне, мне тоже! – пристали два шарика к бойкому мальчишке в синей куртке и со скошенной набок на курчавых волосенках английской шапчонкой.

Мишка зажал в кулак деньги и испарился.

В ожидании его старшина и два шарика подсели ко мне поближе, и один задымил окурком. – Сколько времени вам полагается на снеденье? – спросил я.

– Час!

– Отчего же вы не выходите?

– Да так, не хочется, привыкли!

– Показать фокус? – вызвался шарик помоложе.

– Покажи!

Он поднес ко рту свою детскую ладонь и харкнул.

– Смотрите!

Я посмотрел. На ладони у него оказался большой черный комок, перемешанный со слюной.

– Еще раз! – заявил он. – Кха!

Шарик харкнул второй раз, и получился комок побольше.

– Кха, кха! – Он харкнул несколько раз подряд, и первоначальный комок вырос в довольно большой и черный шарик.

– Вот вам и шарик! – рассмеялся во весь рот мальчик и протянул мне сфабрикованный им, скатанный упругий шарик.

– Фокус! – согласился я.

– А я могу много таких шариков сделать. Весь день буду делать. У меня здесь этого материалу много, цельная фабрика! – И он ткнул пальцем в свою плоскую грудь.

– Какой же это материал?

– А этот самый! – И мальчик указал на трубы и топки. – Накипь! Накипь ведь в рот летит. Котел-то мы чистим, а нас почистить некому. Послать разве туда в грудь шариков да с молотками?! – И шарик усмехнулся. – Накипь у нас оседает на кишки и на сердце. Сердце когда-нибудь да разорвется, лопнет!…

– Разве ничем нельзя изнутри накипь выгнать?

Шарик махнул рукой.

– Ничем! Может быть, водкой. Пьют ее угольщики, полежалыцики, смольные, я сам пил. И пьют они здорово. Что ни зарабатывают – пропьют. Водку мешают с перцем и махоркой. А из нутра все-таки пыли выгнать не могут. Все плюют да плюют черным. Один так пил, все думал пыль выгнать, пока зайчик не засел ему в голову. С ума человек сошел. Его в сумасшедший дом и отправили… А мы еще в цистерне и в сальном трюме работаем. В сальном трюме работа тоже тяжелая. Это на самом низу, у пайела (пароходное дно), – маленький трюм такой, как коробка. Сюда вся пакость стекает, весь жир, все масло, которыми машину мажут. И грязная же эта работа! Сидишь, выбираешь руками жир, а жир, сало и вонючее масло тебе – в лицо, рот. Фу! Как черт вымазаешься. Прямо сало с тебя так и льется, и дышать нечем, потому что трюм тесный и нет в нем ни одного иллюминатора и ни одной дырки, куда бы прошел воздух. Работаем мы и на речных пароходах. Здесь котлы маленькие и все снаружи. Зимой работать на них – беда. Холодно. Залезешь и мерзнешь, как волчий хвост. Это в «Родном слове», – пояснил, улыбнувшись, шарик. – Так холодно, что плюнешь, примерно, на топку, приставишь палец, скажешь – раз, два, три! – и пальца не оторвешь, приморожен он. Только и спасаешься, что забежишь на минуту в машинную и согреешься!

– А чем вообще занимаются родные шариков?

– Кто чем может. У кого мать – прачка, а у кого – тряпичница, тряпки и стекло по сметникам собирает. Отец – поносчик, тащит господам с базара по три копейки поноску, а то просто – босяк. А у кого из шариков родных нет. Вот один шарик, так его подбросили. Два года ему было, как его подбросили на набережную. Кормили его стражники в пакгаузах, и спал он по вагонам, в клепках, в стружках и в черепице, пока не вырос.