Редьярд Киплинг - Индийские рассказы

— Разве небеснорожденный забыл? Это было, когда Имрей-сахиб тайно отправился в Европу, никого не предупредив, а я — я имел честь поступить на службу к покровителю бедных.

— А Имрей-сахиб отправился в Европу?

— Так говорят его слуги.

— Ты поступишь на службу к нему, если он вернётся?

— Конечно, сахиб. Он был добрый господин и любил своих людей.

— Это правда. Я очень устал, а завтра пойду охотиться на оленей. Дай мне маленькое ружьё, которое я беру для такой охоты; оно вон там, в футляре.

Багадур-Хан нагнулся над футляром, подал ствол ружья и прочие его части Стриклэнду, который стал прилаживать все эти принадлежности, отчаянно зевая. Потом со дна футляра он вынул патрон и вложил его в ружьё.

— Так Имрей-сахиб тайно уехал в Европу? Это очень странно, не правда ли, Багадур-Хан?

— Как мне знать об обычаях белых людей, небеснорожденный?

— Конечно, ты знаешь очень мало. Но сейчас узнаешь больше. До меня дошли слухи, что Имрей-сахиб вернулся из своего продолжительного путешествия и в настоящую минуту лежит рядом в комнате, ожидая своего слугу.

— Сахиб!..

Свет лампы скользнул по дулу ружья, приставленному к широкой груди Багадур-Хана.

— Иди и посмотри! — сказал Стриклэнд. — Возьми лампу. Твой господин устал и ожидает тебя. Иди!

Багадур-Хан взял лампу и пошёл в столовую. Стриклэнд шёл за ним, слегка подталкивая его дулом ружья. Багадур-Хан взглянул на чёрные глубины за упавшим холстом, на змею, извивавшуюся на полу; затем — и тут лицо его приняло серый оттенок — на предмет, лежавший под простыней.

— Ты видел? — после некоторого молчания спросил Стриклэнд.

— Я видел. Я — глина в руках белого человека. Что сделает высокий господин?

— Повесит тебя через месяц. Что же иное?

— За то, что я убил его? Нет, сахиб, подумай. Гуляя среди нас, его слуг, он обратил внимание на моего ребёнка, которому было четыре года. Он сглазил его, и через десять дней ребёнок умер от лихорадки. Он, моё дитя!

— Что сказал Имрей-сахиб?

— Он сказал, что ребёнок красив, и погладил его по голове; от этого дитя моё умерло. Поэтому я убил Имрея-сахиба в сумерки, когда он вернулся со службы и уснул. Потом я втащил его на стропила и заделал потолок. Небеснорожденный знает все. Я слуга небеснорожденного.

Стриклэнд взглянул на меня поверх винтовки и сказал на местном наречии:

— Ты будешь свидетелем его слов? Он убил.

При свете одинокой лампы Багадур-Хан стоял смертельно бледный. Сознание необходимости оправдаться быстро вернулось к нему.

— Я попался в ловушку, — сказал он, — но вина лежит на том человеке. Он сглазил моего ребёнка, и я убил и спрятал его. Только те, кому служат дьяволы, — он посмотрел яростным взглядом на Тайтдженс, угрюмо лежавшую перед ним, — только те могли узнать, что я сделал.

— То-то!.. Тебе следовало бы подвесить и её на верёвке на балку. А теперь тебя самого повесят на верёвке. Дежурный!

Сонный полицейский явился на его зов. За ним вошёл другой. Тайтдженс сидела поразительно тихо.

— Уведите его в полицейский участок, — сказал Стриклэнд. — Его будут судить.

— Значит, я буду повешен? — сказал Багадур-Хан, не пытаясь бежать и опустив глаза в пол.

— Как солнце сияет и вода течёт — да! — сказал Стриклэнд.

Багадур-Хан отступил далеко назад, вздрогнул и остановился. Полицейские ожидали дальнейших приказаний.

— Ступайте! — сказал Стриклэнд.

— Да; я уйду очень быстро, — сказал Багадур-Хан. — Взгляните! Я уже мёртвый человек.

Он поднял ногу. К его пятке приникла голова полураздавленной змеи, крепко вцепившейся в тело в судорожной агонии.

— Я из земледельческого рода, — сказал, покачиваясь, Багадур-Хан. — Для меня было бы позорно взойти публично на эшафот; поэтому я избираю этот путь. Обратите внимание, что рубашки сахиба аккуратно подсчитаны, а в рукомойнике есть лишний кусок мыла. Мой ребёнок был заворожён, и я убил колдуна. Зачем вам пытаться убить меня верёвкой? Моя честь спасена… и… я умираю.

Через час он умер, как умирают укушенные маленькой тёмной змеёй караит, и полицейские отнесли его и таинственный предмет под простыней в назначенные им места. И то, и другое было нужно, чтобы объяснить исчезновение Имрея.

— Это называется девятнадцатым веком, — очень спокойно, влезая на кровать, сказал Стриклэнд. — Слышали вы, что говорил этот человек?

— Слышал, — ответил я. — Имрей сделал ошибку.

— Единственно из-за незнания природы восточного человека и совпадения этого случая с появлением обычной сезонной лихорадки. Багадур-Хан служил у него четыре года.

Я вздрогнул. Именно столько же времени служил у меня мой слуга. Когда я прошёл к себе в комнату, я увидел его, ожидавшего меня, чтобы снять сапоги, с лицом, лишённым всякого выражения, словно изображение головы на медном пенни.

— Что случилось с Багадур-Ханом? — сказал я.

— Его укусила змея, и он умер. Остальное известно сахибу, — последовал ответ.

— А что знал ты об этом деле?

— Столько, сколько можно узнать от того, кто выходит в сумерки искать удовлетворения. Осторожнее, сахиб. Позвольте мне снять вам сапоги.

Я только что стал засыпать от утомления, как услышал, что Стриклэнд крикнул мне с другой стороны дома:

— Тайтдженс вернулась на своё место!

Так и было. Большая охотничья собака величественно возлежала на своей постели, на своём одеяле, а рядом в комнате пустой холст с потолка, раскачиваясь, тянулся по полу.

Ужин в чубаре Дхуини Бхагата [4]закончился, и старые жрецы курили или перебирали чётки. Вышел маленький голый ребёнок с широко открытым ртом, с пучком ноготков в одной руке и связкой сушёного табака в другой. Он попробовал встать на колени и поклониться Гобинду, но так как был очень толст, то упал вперёд на свою бритую головку и покатился в сторону, барахтаясь и задыхаясь, причём ноготки отлетели в одну сторону, а табак в другую. Гобинд рассмеялся, поставил мальчика на ноги и, приняв табак, благословил цветы.

— От моего отца, — сказал ребёнок. — У него лихорадка, и он не может прийти. Ты помолишься о нем, отец?

— Конечно, крошка; но на земле туман, а в воздухе ночной холод и осенью не хорошо ходить голым.

— У меня нет одежды, — сказал ребёнок, — сегодня утром я все время носил кизяк на базар. Было очень жарко, и я очень устал.

Он слегка вздрогнул, потому что было прохладно.

Гобинд вытянул руку из-под своего громадного, разноцветного старого одеяла и устроил привлекательное гнёздышко рядом с собой. Ребёнок юркнул под одеяло. Гобинд наполнил свою кожаную, отделанную медью трубку новым табаком. Когда я пришёл в чубару, обритая головка с пучком волос на маковке и похожими на бисеринки чёрными глазами выглядывала из-под складок одеяла, как белка выглядывает из своего гнёзда. Гобинд улыбался, когда ребёнок теребил его бороду.