Шэ Лао - Солнечный свет

Когда я вспоминаю детство, на память мне приходит цветок – красивый большой бутон на тонком стебельке. Под теплыми лучами весеннего солнца он раскрывает свои прелестные алые лепестки, открывая золотистую сердцевинку. Этот цветок – я сама. Случалось, я грустила, но грусть была мимолетной, как утренняя заря. Заря тоже прекрасна, как солнце, но не такая яркая. Пасмурные дни моего детства я помню смутно. Да, небо иногда темнело, и начинался дождь. Но и эти мгновения вспоминаются мне прекрасной радугой, скачущими по воде водомерками и цветами с жемчужными капельками на них. Совсем еще ребенком я поняла свою прелесть и очарование. Я была умнее сверстников – вернее, имела возможность быть умнее. Ничего особенного делать я не умела, да и зачем мне было этому учиться. И все же я слыла умной. Пожалуй, потому, что за меня все делали другие, стоило только слово сказать. В общем, моего ума хватало на то, чтобы заставить других на себя работать, а потом оценивать плоды чужого труда. Окружавшие меня люди все были ниже меня, потому и подчинялись, и глупее – чего же мне было ждать от них? Превосходство в положении давало мне превосходство и в уме. Но я не желала об этом думать: я верила, что и в самом деле очень умна. Я не только купалась в солнечном свете. Я сама была маленьким солнцем, посылающим прекрасные теплые лучи. Я сама излучала сияние.

Мои родители и братья были умнее и достойнее других. Но даже они не могли со мной сравниться. Отец имел только одну такую дочь, у братьев была только одна такая сестра. Они считали меня сокровищем, ниспосланным самим небом. Мне должны были повиноваться даже родители. Я всегда оказывалась права. И если вдруг оступалась на ровном месте, они спешили наперебой наказать виновную в этом землю. Стоило мне сказать, что яблоко укусило меня в губу, как они принимались хором бранить негодный плод. Но я не испытывала никакой признательности – все должны были мне повиноваться. В этом мире все должно быть так, как я хочу.

Детство в моих воспоминаниях – это ласковый солнечный свет; это цветок, играющий на ветру всеми красками. Помнится, однажды я заболела, совсем несерьезно. Но из-за болезни меня еще больше избаловали. Она принесла мне легкие, скорее даже сладостные страдания и какую-то особую любовь окружающих. До сих пор помню прозрачные леденцы, от которых почти приятной становилась горькая микстура. Во время болезни меня лелеяли, как тепличное растение, еще более очаровательное в своей слабости.

Поступление в школу – событие довольно знаменательное в жизни человека. Бывают во время учебы горькие минуты, но благодаря горячей любви родителей и покровительству учителей я помню лишь свои победы. Еще в начальной школе я чувствовала собственное превосходство. Не испытывая робости перед посторонними, пела при них, танцевала. Мои, наряды были самыми красивыми, мои успехи – самыми блестящими. Случалось, я не могла выполнить какое-нибудь задание, тогда, разумеется, его делал кто-то из домашних, и самая высокая оценка неизменно была моей. За свои успехи в учебе я постоянно получала похвалы не только от родных, но и от знакомых. Частенько мне выпадала честь нести фату новобрачной или корзину с цветами. Я научилась не спеша передвигаться, глядя на носки туфель, чувствуя при этом, как пылают мои и без того пунцовые щеки. И мои игрушки и школьные принадлежности – все говорило о том, что я живу в роскоши. Я была непомерно горда, что, впрочем, не мешало мне проявлять щедрость: сделать подарок тому, кого я особенно любила. В гневе я могла расшвырять и перебить что угодно – пусть все знают мой нрав.

Итак, уже в начальной школе я знала себе цену. Я была своенравна, красива, умела поговорить. Все хором восхищались мною, моим умом, способностями и даже чуточку вздернутым носиком. Мне нравилось слыть умной и незаурядной. А вздернутый носик ничуть не 'умалял моей красоты. Я даже гордилась им, внимательно рассматривая себя в зеркало. Он представлялся мне неотразимым. Он будто свысока взирал на мир, бросая вызов всему и всем. Самые резкие слова, казалось, прежде всего слетали с моего носика, а уж потом – с губ, которые в это мгновение напоминали вечерние цветы, гордые своей красотой.

Занятия меня как-то не очень интересовали, вызывали скуку. Да в школе нас и не держали в строгости. И я и мои подруги – все были из богатых. Мы едва воспевали за модой. Где уж тут было найти время для уроков. А учителя были бедными, как прислуга. Мы их ни во что не ставили. Они знали свое место и не вмешивались в наши дела. Таким образом, наша репутация не страдала, и мы не испытывали к учителям ни любви, ни ненависти. Пожалуй, никто лучше нас не разбирался в песнях, танцах, спектаклях. На всех вечерах мы занимали первые места. Самым лучшим оказывалось и наше рукоделие – мы покупали материал, который другим был не по карману. В общем, школа нередко приносила нам славу.

И все же моя школьная жизнь была не совсем безоблачной. Много сил и энергии уходило на ссоры с подругами, хотя в большинстве случаев я оказывалась победительницей. Чаще всего мы спорили из-за нарядов, причесок и прочих пустяков. Соответственно возникали группировки. Я как главарь должна была все тщательно продумать. Самой природой мне было уготовано место кукловода, в то время как мои подруги походили на марионеток – они только бездумно повиновались. Приходилось думать за них.

За год до окончания начальной школы мы почувствовали себя взрослыми. И очень полюбили школу, но не потому, что появился интерес к занятиям. Нам нравилась школьная свобода. Разделившись на группки, мы беззастенчиво смаковали мало понятные нам вещи, чего не могли бы делать дома. С младшими мы больше не водились. Считали себя сведущими, вполне достойными быть героинями романа. В действительности же мы ничего не знали, а главное, не хотели знать. Восхищенные героями и перипетиями романов, мы делились впечатлениями, вводя в этот иллюзорный мир еще не посвященных. Мы помнили имена благородных, отважных девушек, непорочных женщин и женщин, поправших приличия. Нашими любимыми героинями были девушки, наделенные умом и сердцем, такие, как Линь Дайюй [1]. Нам тоже хотелось быть остроумными, колючими, хотелось, чтоб нас любили. Наша школа была для нас «садом Роскошных зрелищ» [2], А еще мы ходили в кино, но там все было гораздо грубее, чем нам представлялось в мечтах. Мы часто шептались о том, что видели дома,– об отношениях мужчин и женщин. Но это было не очень романтично и занимало лишь на миг. Судьба наложниц нас не привлекала. Мы мечтали об истинной любви, с ее идеалами и высокими чувствами, хотя понятия о ней не имели. Мысли наши были чисты и в то же время порочны, это и толкало нас на интимные разговоры. И вместе с тем так хотелось сохранить детскую невинность и благородство! В свои пятнадцать лет мы походили на свежие цветы.