Бранислав Нушич - Дитя общины

— Сорок шестая, бэ!…

— Я думал, рассчитались мы с ним, как положено. Я и процент уплатил, и гербовый сбор, и все…

— Сорок шестая, а.

— А он возьми и стань требовать с меня процент до самого юрьева дня, потому как, говорит, уговор такой был.

— Двести пятая, двести шестая и двести седьмая.

— Ну, что ты скажешь? — спрашивает крестьянин, уставившись на Фичу.

— Да что же тебе сказать, дорогой ты мой, — говорит, потирая руки, Фича, — дело это ни с формальной, ни с законной точки зрения не простое. Простое дело, дорогой мой, потому и называется простым, что опирается на одну статью закона и легко решается. Правда, иной раз не сразу угадаешь, что это за статья, но, как только угадаешь, тогда, дорогой мой, ты и сам можешь вести процесс, без помощи адвоката.

— Верно, — говорит крестьянин, не спуская с Фичи глаз и удивляясь как его знаниям, так и его откровенности.

— Однако, — продолжает Фича, — дело перестает быть простым, когда оно основывается более чем на одной соответствующей статье. Вот к твоему делу, например, относятся следующие статьи: сто четырнадцатая, триста шестнадцатая, сорок шестая, пункты а и бэ, двести пятая, двести шестая и двести седьмая.

— Ну и ну! — удивляется крестьянин. — Сколько статей набирается из-за двадцати грошей. По мне, так их хватило бы на целый кувшин золотых дукатов.

— Что поделаешь, дорогой мой, таков закон, таковы статьи. Это ведь не люди, не свидетели пришли в суд, а им говорят: хватит двоих, остальные пусть идут по домам. Так ведь?

— Так, — соглашается крестьянин.

— Вот видишь! Твое дело не простое, потому как большое искусство нужно, чтобы со столькими статьями управиться. Видишь ли, дорогой мой, статья триста шестнадцатая гласит: плати Миловану проценты до того дня, когда ты ему отдал деньги. А статья сорок шестая, бэ свое твердит: нечего выкручиваться, плати Миловану проценты до самого юрьева дня!

— Послушай, — поразмыслив, говорит крестьянин, — эта триста шестнадцатая почестнее будет, не то что бэ, суди меня по ней, если можешь.

— Да, но двести пятая говорит: не имеешь права судить только по одной статье, ты обязан всех нас позвать, все мы статьи честные и уважаемые, как родные сестры, все мы неразлучны ни в счастье, ни в беде.

— Ох-хо-хо! — говорит крестьянин, почесывая затылок. — Ну хорошо, уважаемый Фича, что же ты мне посоветуешь делать?

— Дорогой мой, это не я тебе посоветую, а закон; как закон посоветует, так и сделаешь!

— Но что, скажи, пожалуйста?

— Статья сорок шестая, а, гласит: если дело непростое, то иди к адвокату, заплати ему хорошо, не жалей, потому как иначе дороже выйдет.

— Да я заплачу, уважаемый Фича. Разве я отказываюсь, но сколько?

— Дорогой мой, за иск ты мне дашь четыре динара, и, разумеется, оплатишь другие расходы, сколько их там набежит.

— Четыре динара! — испугался крестьянин. — Милован с меня требует ровно столько же.

— Знаю, но ты ведь будешь отстаивать не четыре динара, а свою честь. Верно?

— Э… верно.

Так они договариваются. Фича берет четыре динара и начинает тяжбу за честь, и эта тяжба продолжается каких-нибудь месяцев шесть, требуя все новых и новых расходов, и у крестьянина, похоже, остается все меньше и меньше надежды заполучить обратно свою честь.

Вот к этому самому адвокату Фиче и привел Риста на другой день батюшку, старосту и лавочника Йову, а за ребенком взялась присмотреть горничная, поскольку его уже не надо было прятать.

Адвокат Фича только закончил покупку двух невыделанных овчин, как вошли новые клиенты. Риста коротко отрекомендовал их и пошел. В дверях он остановился и добавил:

— Смотри, Фича, постарайся для них, они хорошие, почтенные люди. Избавить их от беды, все равно что мне поможешь.

Батюшка, староста и Йова благодарно посмотрели вслед Ристе, а потом повернулись к Фиче.

Фича стоит у своего стола и разглядывает их. Он малорослый, с крепкой шеей, лысоватый, с маленькими глазками. На нем весьма длинный выцветший сюртук и новые нанковые панталоны, еще ни разу не стиранные и потому словно картонные, — на всех сгибах видны жесткие складки; на ногах у него башмаки, которые, судя по их виду, смазывают салом, ваксы же они не видели уже несколько месяцев, каблуки искривились и сбились наружу. Словом, он производит впечатление доброго человека, который готов отдать ближнему все, что у него есть, хотя в действительности охотнее отнял бы у ближнего все, что есть у того.

— Вы, значит, из Прелепницы? — начинает разговор Фича.

— Да, — отвечает староста и рассказывает как о всех неприятностях, постигших село Прелепницу и связанных с дитятею общины, так и о решении уездного начальника.

Во время его рассказа Фича упомянул четырнадцать различных статей из шести различных законов. Вспомнил он уголовный кодекс, гражданское право, закон о тарифах, закон о школах, потом закон о сельских кабаках и, наконец, закон об уездных и окружных дорогах. Какое отношение имели все эти законы к излагаемому делу, остается глубокой адвокатской тайной, но можно было заранее сказать одно — дело не относилось к числу простых, то есть тех, «которые опираются на одну соответствующую статью закона», а требовало вмешательства множества статей, готовых наброситься друг на дружку и жестоко передраться, не помири их Фича, не напомни им, что статьи, в сущности, сестры и, как таковые, должны жить в мире и дружбе.

Так обстояло дело. Когда староста закончил свой рассказ, Фича глубоко задумался и забарабанил пальцами по столу. Уставясь на Фичу, как на икону, задумались и батюшка со старостой и лавочником.

— Ей-богу, это дело необычное и с законной и с формальной точки зрения, — сказал Фича, неопределенно покачав головой, а потом выпрямился и взглянул старосте прямо в глаза.

— Скажи мне, дорогой мой, хочешь ли ты, чтобы мы опротестовали решение уездного начальника?

Староста почесал шею.

— Вроде бы нет, хотелось бы по-хорошему; все мы люди, зачем же нам ссориться?

— Ладно! — сказал Фича и опять глубоко задумался.

Впервые Фича не стал крутить да тасовать статьи и рассуждать долго и обстоятельно, а задумался, серьезно задумался. Выйдя из состояния задумчивости, он спросил:

— А сколько ребенку?

— Двух недель нет, — ответил батюшка, который лучше других разбирался в датах.

— Гм, гм! — произнес Фича и снова задумался.

И батюшку, и старосту, и Йову пугало то, что адвокат думает так долго. Неужто положение настолько серьезное? Но… деваться некуда, надо ждать, что он скажет.

Наконец, Фича взглянул на них, и видно было, что дело на мази, потому что адвокат весело улыбался, довольный собой.

— Видишь ли, родной мой, мы в этом деле не станем опираться ни законно, ни формально ни на одну соответствующую статью, а решим его частным образом, минуя законы.