Ольга Вербовая - Житие Анастасии

Тогда каждая страница, каждое слово было написано с любовью, а герои становились Стасе так близки, словно она много лет прожила с ними бок о бок. Она порой видела их во сне, говорила с ними. Их образы, запечатлённые на страницах, получались живыми и яркими – не то что эти "бронзовые куклы" из нынешней писанины. Те любили, ненавидели, смеялись и плакали, радовались и страдали. Эти же денно и нощно только и делали, что натянуто улыбались.

Так изо дня в день, преодолевая отвращение, Стася, наконец, добралась до того момента, когда мучения уже вот-вот закончатся.

Стрелки часов уже давно зашли за двенадцать, небо окрасилось в траурный цвет. Глаза слипались, как будто кто-то в шутку измазал веки куском пластилина.

"Пойду спать, – решила Стася, у которой голова уже почти ничего не соображала. – Завтра допишу".

Помылась девушка, как обычно в последнее время, очень тщательно. А вскоре она уже лежала в своей постели, убаюканная пением сладкоголосых птиц.

Снилось ей, будто стоит она в Третьяковке перед картиной, где изображён Михаил Черниговский в ставке Батыя. А рядом с картиной – Миша. Живой, невредимый, такой же, как и тогда, когда приезжал в Москву. Он молчал, но смотрел на неё с такой скорбью и упрёком, что Стася поспешно перевела взгляд на картину. Михаил с картины, казалось, тоже смотрел на неё, и в глазах его тоже был укор. "Я за веру Христову смерть принять не убоялся, – словно говорил его взгляд. – Тебе же, Анастасия, погибель мученическая не грозит. Ни бивать тебя не будут, ни голову отрезать. Чего же ты супротив совести своей идёшь?"

Стася снова взглянула на Мишу. Ничего не изменилось – он глядел на неё всё так же. Девушка чувствовала себя крайне неуютно. Не смея поднять глаза и посмотреть на обоих Михаилов, она опустила голову, словно нашкодивший котёнок…

– Вы шутите? – Артур был удивлён и напуган одновременно, хотя какая-то толика надежды ещё теплилась в его сердце.

– Нет, в самом деле, ничего не написала. Вдохновения не было. А без него, хоть убейте, писать не могу.

Когда до Изгаршева, наконец, дошло, что это не шутка, остатки самообладания покинули его. Его лицо тут же сделалось багровым от ярости.

– То есть, как это не можете? Вы что, издеваетесь? Мои планы летят к чёртовой бабушки, а у неё, видите ли, вдохновения нет! Вы хоть соображаете, как Вы меня подвели?

Думала ли Стася когда-нибудь, что Артур может так орать? А ведь доселе ни разу не повысил на неё голоса.

– Ну, извините, Артур, – пробормотала она. – Я думала…

– Во-первых, Артур Борисович. А во-вторых, непонятно вообще, каким местом Вы думали? Я считал Вас серьёзным автором, но, видимо, я ошибался, – продолжал он уже другим тоном, куда более спокойным. – Очень сожалею, Анастасия Петровна, но дальнейшее наше сотрудничество едва ли возможно. Всего хорошего!

На этом он демонстративно взял в руки телефонную трубку, показывая, что разговор окончен.

– Счастливо оставаться, – с трудом проговорила Стася, прежде чем выйти из кабинета.

На улице, несмотря на июльский полдень и жарящее с высоты солнце, было холодно. Небо простиралось над головой, бессмысленно-серое. Машины, дороги, бетонные здания с рекламными плакатами – всё это, казалось, убивало город своей серостью, проникая в душу и вынимая оттуда все краски, чтобы потом их безвозвратно проглотить. Оно же и создавало ощущение холода. А может, вовсе не причём был здесь пейзаж?

– Ты что, серьёзно, взяла и порвала? – Витя был явно ошарашен.

– Понимаешь, – оправдывалась Стася. – Не могла я эту грязь писать.

– Но ведь ты почти дописала вроде как.

– Почти. Но если б ты знал, как мне было тошно!

– Ну, ты дура, Стаська! – проговорил Витя. – Ты ж себе, считай, всю карьеру испортила. А всего-то, подумаешь, один раз бы написала не то, что хочешь. Ничего бы с тобой не случилось.

– Но ведь страшного и так не случилось, – робко возразила Стася. – Не убили же меня, в конце концов.

– Разве что. Но вот жизнь ты себе сломала.

– Посмотрим, – отвечала Стася как можно беспечнее.

Но почему, почему он не понимает? Неужели во всём мире нет ни одного человека, который бы Стасю сейчас поддержал, утешил, вселил в сердце надежду, что всё изменится? Почему именно родные, близкие люди, от которых мы этого больше всего ожидаем, порой оказываются не утешителями, а злобными палачами? Вместо понимания слышим от них упрёки, вместо поддержки – запугивания. Снова и снова они, будто серной кислотой, растравляют наши душевные раны, суля, кроме беспросветного настоящего, не менее беспросветное будущее.

Родители Стаси в этом смысле не были исключением.

"Своим упрямством себе всю жизнь ломаешь, – говорила мама. – Не будут тебя печатать – и что? Будешь всю жизнь работать "на дядю", сидеть по восемь часов в пыльной конторке, а получать копейки. Для чего ты тогда, спрашивается, литературный заканчивала?".

"Вот я думала: как состаримся мы с мамой, уйдём на пенсию, – вторил ей папа, укоризненно качая головой. – А Стася, умничка, будет нас кормить. А так, видимо, придётся нам до самой смерти работать. Потому что Стася, такая гордая, сама будет жить на три копейки. А всё потому, что приснился ей кто-то там, не так посмотрел".

"Миша – не кто-то там, – возразила Стася. – Он мой друг".

"Такой же дурак, как и ты, – безапелляционно заявила мать. – Вы оба не в реальном мире живёте. Всё какие-то идеалы в голове".

"Вбили себе в головы какую-то высшую справедливость. Давно бы уже повзрослеть пора".

Вот и Витя так же. И подруга Нина, которой Стася позвонила сразу же после того, как жених, попрощавшись, ушёл к себе домой, тоже начала, выслушав, пенять на её глупость.

– С ума сошла! Ну, написала бы – что тебе стоит? Хочешь жить – умей вертеться. Это жизнь. Да, хреново тебе будет, Стаська! С твоим-то характером.

"Все против меня", – думала девушка с горечью, сидя за столом в своей комнате и глядя в окно.

Никогда прежде она не чувствовала себя всеми брошенной, покинутой, как сейчас. Никто, никто в целом свете не может понять её чувств. А Миша бы понял. Он бы обязательно понял – будь он жив.

Звёзды уже давно зажглись на тёмном небосклоне, словно маленькие невзрачные лампочки, затмеваемые светом уличных фонарей.

Неожиданно одна из них на мгновение вспыхнула ярким голубоватым светом, словно подмигнув сидящей за столом девушке. И, помигав ей ещё чуть-чуть, так же вдруг погасла, вновь сделавшись тусклой.

"Чудеса да и только, – подумала Стася. – Или всё это мне мерещится?".

И почти в то же мгновение на подоконник с обратной стороны сел голубь. Благодаря свету в комнате Стася могла видеть, что он с головы до хвоста весь белый, без единого пятнышка.

"Голубь? Ночью? Как странно!"

Где-то с минуту ночной гость смотрел на девушку, прежде чем, расправив белоснежные крылья, взмыть в небеса.