Родольф Тёпфер - У Жерского озера

«Все равно, – сказал самый неприятный из них, – виновен ты или нет, ты можешь нас выдать. Вот сейчас будет лесок, там мы с тобою расправимся».

Судите сами, какой зловещий смысл я придал этим словам. Итак, пока длилась наша получасовая прогулка до ближайшего леса, у меня было достаточно времени, чтобы представить себе смертельную тоску осужденного, которого ведут на эшафот. Поверьте мне, он достоин сожаления. Но у меня было преимущество перед ним в сознании моей невиновности; потом, я мог кого-нибудь встретить, не говоря уже о том, что мне ничто не мешало броситься вместе с моей ношей в порядочной глубины пропасть, открывавшуюся справа от нас. Однако первая из этих возможностей мне не представилась, а от второй я и сам отказался, так что мы без всяких препятствий добрались до леса. Здесь эти господа освободили меня от поклажи, крепко привязали к мощной, лиственнице и… и вместо того, чтобы прикончить меня, как Жан-Жана, сказали: «Нам требуется двадцать четыре часа безопасности. Радуйся! Завтра на обратном пути мы тебя отвяжем. Думается, что из благодарности ты не будешь болтать». И взяв свою поклажу, они покинули меня.

Никогда еще природа не представлялась мне такой прекрасной и сияющей, как в это мгновение! Удивительно! Моя лиственница нисколько меня не стесняла. Двадцать четыре часа казались мне минутой, а эти люди – вполне приличными людьми, по необходимости несколько сурового нрава, но, впрочем, достойными уважения и знающими толк в обходительности. Воистину, мне снова была дарована жизнь! Вот почему, когда через несколько минут пережитое мной ужасное потрясение сменилось бурной радостью, я впал в какое-то беспамятство, когда же я очнулся, все лицо мое было залито слезами. К рассказу о моих страхах, ставших смешными после благополучной развязки моего приключения, я бы не стал прибавлять еще и рассказ о тревогах моего сердца; но зачем умолчу я о том, что едва уверившись в своем спасении, я от всей души возблагодарил бога, а сладостные слезы, пролитые мной, были слезами любви и глубокой признательности, которые можно испытывать только к творцу наших дней? Я без конца благословлял его, и первым чувством, охватившим меня после благодарственной молитвы, было счастье от сознания, что я, испытавший столько страхов, скоро опять окажусь в лоне своей семьи. Мне так не терпелось броситься в объятия моих родных, что я лишь теперь стал ощущать, как неудобно, когда к тебе привязана лиственница.

Было два часа пополудни. Мне оставалось ждать всего лишь двадцать три часа. Я был в пустынном месте, рядом со снеговыми полями, там, куда не ступала нога путешественника. К тому же, если бы в эти первые минуты кто-нибудь и появился здесь, я был преисполнен такого почтения к моим преследователям, что. пожалуй, попросил бы не подходить ко мне и не освобождать меня. Тем не менее к четырем часам мое чувство почтения к контрабандистам стало убывать в прямой пропорции к квадрату расстояния между нами а моя лиственница – отнюдь не иносказательно – начала смертельно мне надоедать. Я не видел выхода из моего положения, и выручить меня могла бы разве только крыса из басни [4], как вдруг передо мной появился местный житель.

Этот туземец сам напоминал персонаж из басни. Обутый на босу ногу, он был в дырявой шляпе и в коротких штанах. Под носом у него чернело пятно, говорившее о неумеренном употреблении нюхательного табака, по всей видимости – контрабандного.

– «Эй, сюда, на помощь, дружище!» – крикнул я ему.

Но вместо того, чтобы подбежать ко мне, он остановился, как вкопанный, и втянул в нос добрую щепотку табаку.

Крестьянин из Савойи не лукав, но осторожен. Он никогда не торопится, пальцем не шевельнет там, где ему что-нибудь неясно, не вмешивается ни в какое дело, если не знает его досконально, не спорит с властями, не ссорится с соседями, не задевает королевских карабинеров [5]. Впрочем, он прекраснейший в мире человек, я говорю это серьезно, ибо имел множество случаев в этом убедиться.

Итак., мой туземец был прекраснейшим в мире человеком, но человек, привязанный к лиственнице, показался ему подозрительным. Как он сюда попал: по распоряжению властей, по чьей-нибудь злой воле, или еще как-нибудь? И прежде, чем приблизиться ко мне, он хотел меня поближе узнать.

«Хорошая погода! – наконец крикнул он мне, хитро улыбаясь, словно я здесь наслаждался прогулкой – очень хорошая!

– Развяжи меня, вместо того, чтобы болтать о погоде, шутник ты этакий!

– Вас, конечно, развяжут. И давно вы здесь?

– Уже три часа. Ну, живей! За работу!»

Он сделал два шага вперед. «Это разбойники с вами такое сделали?

– Я все расскажу, сначала освободи меня!»

Он сделал еще три шага вперед, и я уже подумал, что моим мучениям пришел конец, когда он, понизив голос, с таинственным видом спросил: «Уж не.контрабандисты ли?

– Они самые. Ты угадал. Злодеи привязали меня тут до завтра, а ведь до того и умереть можно».

Эти слова произвели на него ошеломляющее впечатление.

В страхе он отступил назад, явно собираясь покинуть меня. Я не мог сдержать своего гнева и разразился ругательствами, обозвав его самым последним из негодяев, утративших образ человеческий.

Однако его нисколько не смутила моя брань. «Увидите, – бормотал он, медленно пятясь назад, – вас, конечно, развяжут». Потом, ускорив шаг, он скрылся за поворотом тропинки, и вдогонку ему понеслись мои проклятия.

Что было делать? Мое положение казалось мне еще более тяжелым после того, как я поговорил с этим человеком: он мог выдать меня контрабандистам, если и сам не принадлежал к их шайке. В моем воображении уже вставали самые мрачные картины, и я был бы несчастнейшим человеком, если бы не две белки, которые развлекли меня своими играми. Эти хорошенькие пугливые зверьки думали, что они одни в лесу. Гоняясь друг за дружкой, прыгая с дерева на дерево, они резвились с такой свободой и непринужденностью, движения их были полны такой грации, – которую обычно убивает страх, – что я не мог налюбоваться легкостью их прыжков и изяществом всей этой игры. Так как мы с лиственницей образовали единое целое, одна из белок беззаботно спустилась по моему туловищу вниз, а затем махнула на соседнее дерево, где вторая стала ее гонять с ветки на ветку, пока обе не очутились на самом верху. Вдруг, словно сговорившись, они замерли, и я догадался, что белки увидели со своей высоты кого-то приближавшегося к нам.

Я не ошибся. Вскоре показался грузный человек в сопровождений моего знакомого туземца, обладателя густого пучка волос под носом. У толстяка было три подбородка, круглое, как луна, лицо и маленькие глазки, к сожалению, выражавшие крайнюю осторожность. Он был в длиннополом сюртуке и треугольной шляпе. Заметив меня, он принял позу наблюдателя. «Кто вы такой? – крикнул я ему.