Бруно Ясенский - Человек меняет кожу

Морозов коротко сказал: «спасибо» – и, обращаясь к Кларку, деловито, не дрогнувшим голосом справился о работе гидромониторов. Гидромониторы работали великолепно.

Приехав домой в три часа ночи, Морозов долго ходил взад и вперёд по пустым комнатам, потом сел за стол и написал обстоятельное письмо. В письме он умолял Дарью простить ему его грубость, просил разрешения устроить её в Сталинабаде на время родов, предлагал начать жить вместе, как муж и жена. Другое письмо он адресовал своему приятелю, наркому. Он просил наркома разыскать в Сталинабаде, хотя бы пришлось для этого прибегнуть к помощи милиции, выехавшую туда работницу Дарью Шестову и передать ей прилагаемое письмо. Он не сомневался, что во имя старой дружбы нарком приложит все усилия и во что бы то ни стало исполнит его просьбу.

Заклеив оба письма, Морозов окончательно успокоился и, не раздеваясь, прилёг на кровать. Зазвонил телефон. Кларк сообщил, что на восьмом-девятом пикете, при подходе к проектным отметкам, на толщину недобора 0,6, под слоем конгломерата обнаружен слой плывуна – неустойчивого лёссообразного грунта, насыщенного водой. Стена конгломерата спускается в этом месте резко вниз и отрезает путь грунтовым водам. Прослойка плывуна, по всем данным, идёт с горы по направлению к пойме Вахша. По тому же направлению, очевидно, движутся и грунтовые воды. Вода из канала, просачиваясь через плывун, может уйти обратно в Вахш. Единственный выход – произвести на всём опасном отрезке дополнительную выемку и закрепить дно толстым слоем глинобетона. Это затянет работы ещё на двенадцать дней. Необходимо немедленно проверить гидравлическим способом движение грунтовых вод…

Морозов повесил трубку и по внутреннему аппарату вызвал машину.

«Таковы повести, которые мы рассказываем тебе о сих городах: из них одни ещё стоят на корню своём, а другие уже пожаты». [44]

……………………………………………………………

Был Касым-токсаба [45]известен на весь Арал не только стадами своих баранов (были в кишлаке скотоводы богаче его), но славился он перед всеми великим умом и силой: шестипудового барана подымал одной рукой и взваливал на седло, а серебряную тангу [46]ломал в пальцах, как кусок черствой лепешки. Звали его за это ещё Касым-полван. [47]Был Касым в каком-то родстве с самим гиссарским беком. Родство было – десятая вода на киселе, но, когда токсаба говорил: «Мой дядя гиссарский бек», – не было такого, кто бы посмел усомниться. Все знали, что восемь лет назад тогдашний мирахур [48]Касым повёз в подарок беку, кроме сотни баранов, свою одиннадцатилетнюю дочь. Бек остался доволен подарком и благоволил с тех пор к Касыму-токсабе. И хотя чрезмерным умом никогда токсаба не блистал и до смерти не осилил искусства подписывать своё имя на бумаге, слыл он с тех пор человеком умным и прозорливым: разве не надо большого ума, чтобы снискать благоволение бека, и разве многие умники сумели этого достигнуть?

Любил Касым-токсаба плотно и жирно поесть. Говорили, что он с братом съедает вприсест молодого барашка, а пятифунтовый курдюк глотал на пари, как глотают гроздь винограда. Любил ещё Касым драть козла, и была это его единственная большая страсть, ставшая для него роковой. Равного ему козлодёра не было во всей округе. И в Курган-Тепа, и в Джиликуле, и даже в Дюшамбе, когда на козлодранье являлся Касым, менее уверенные всадники заблаговременно поворачивали коней.

Смерть Касыма-токсабы была так же назидательна и библейска, как вся его жизнь, и предвосхищена в евангелии изречением: «Взявший меч – от меча погибнет». В один будничный день, отмеченный лишь тоем [49]по случаю свадьбы сына муллы из Ляура, на заурядном козлодранье, в котором принимало участие не более сорока джигитов, конь Касыма сломал переднюю ногу и сбросил всадника под копыта состязавшихся. Когда взбудораженная орава ускакала в азартной погоне, Касым был поднят с земли с головой, раздробленной, как кувшин, неистовым конским копытом.

Молва говорит, что на поминках Касыма-токсабы было съедено пятьдесят баранов и столько же мешков риса, но молва любит преувеличивать данные о смерти героев.

Было у Касыма-токсабы три жены, однако за неизвестные грехи бог обидел Касыма мужским потомством. Только пятидесяти лет от роду, взяв в дом четвёртую жену, Махтоб, прижил с ней Касым сына. Махтоб, сделав своё дело, при родах умерла, а сын выжил, и дали ему имя Шохобдин в честь муллы, посоветовавшего жене Касыма съездить к святому источнику. Злые языки говорили, что Махтоб помог не столько святой источник, сколько брат Касыма – Пулат, но мало ли что говорят злые языки.

Когда похоронили Касыма, было его сыну Шохобдину одиннадцать лет. Поминками по умершем занялся Пулат, почтивший память покойного по всем правилам шариата и не пожалевший касымовых баранов. Потом Пулат, посыпав голову пылью, погнал в Гиссар стадо овец и увёз свою младшую дочь, Айшу. Вернулся Пулат как раз к пятинедельным поминкам – чиль – без баранов и дочки, но зато с грамотой бека, и в грамоте значилось, что отныне токсабой в кишлаке назначается он, Пулат. Потом Пулат с семьёй переехал в дом Касыма. Одиннадцатилетний Шохобдин был живо устроен к бездетным родственникам, проживавшим на другом конце кишлака. Но тут-то и вышла заминка. Мальчик забился в угол, заявил, что из дома никуда не уйдет, и дядю, пытавшегося его образумить, пребольно укусил в руку. Не желая возбуждать лишних толков, дядя не настаивал.

Когда верблюд хочет есть, он опускает голову. Неделю спустя строптивый мальчик, исхудалый, как щепка (вероятно, от горя по почившем родителе), сам покинул дом дяди и перебрался к родственникам.

Жил Пулат-токсаба в мире и почёте девятнадцать лет, откармливал и резал баранов, умеренно драл козла и неумеренно обдирал дехкан, оплодотворял жён и, наподобие библейских патриархов, обрастал потомством. И прожил бы, вероятно, в благополучии до самой смерти, если бы в один нехороший осенний вечер не зашёл к нему в гости Шохобдин. Было тогда Шохобдину тридцать лет, и был Шохобдин мужчиной нрава крутого.

После смерти бездетных родственников осталось ему в наследство их незатейливое хозяйство. Жил Шохобдин в кишлаке на отлёте, и отношения у них с дядей-токсабой были скорее плохие: никто ни разу не видел Шохобдина в доме Пулата. Поэтому, когда в нехороший осенний вечер Шохобдин переступил порог пулатовой хоны, сидевшие там почтенные гости оборвали разговор и деловито завозились около чайников: кому охота заглядывать в чужие дела? Вышли Шохобдин с Пулатом в сад, и говорили они там долго, а о чём говорили – никто, кроме них двоих, так и не узнал. Только вернулся Пулат из сада в расстроенных чувствах. Гости, молчаливо слопав барашка, – зачем пропадать добру? – тихонько разошлись по домам.