Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Анна вздрагивает.

— Знаете, что я вам скажу, — продолжает Синтрам. — Тот, кто покидает возлюбленного, продает его этим самым дьяволу. Так и я в свое время попал в его лапы. Впрочем, некоторые считают, что именно так и следует поступать, ибо разлука — это добро, а любовь — зло.

— Что вы хотите этим сказать? О чем вы говорите? — спросила Анна, глубоко потрясенная.

— Я хочу сказать, что вам не следовало бы отпускать от себя Йёсту Берлинга, фрёкен Анна.

— Так угодно было богу.

— Вот-вот, узнаю эту старую песню: разлука — это добро, а любовь — зло. Господу богу не по душе, когда люди счастливы, вот он и посылает им вдогонку волков. А может быть, совсем не бог послал их, фрёкен Анна? Разве не мог бы, к примеру, я с таким же успехом направить на молодую пару своих маленьких серых ягняток с Доврской горы? А вдруг это сделал я, чтобы не потерять одного из своих помощников? Подумайте-ка, может быть бог здесь и ни при чем?!

— Прошу вас, не сейте сомнения в моей душе, — говорит Анна слабым голосом, — иначе все пропало.

— Смотрите-ка сюда, — говорит Синтрам, нагибаясь над спящим Йёстой Берлингом, — взгляните на его мизинец! Вот эта маленькая ранка никогда не заживет: из нее мы брали кровь, когда подписывали контракт. Он принадлежит мне. В крови таится особая сила. Он мой, и одна лишь любовь может освободить его. Но если мне удастся его удержать, вы увидите, какого чудесного малого я сделаю из него.

Анна Шернхек сопротивляется изо всех сил, чтобы сбросить с себя это наваждение. Ведь это безумие, чистейшее безумие. Никто не волен распоряжаться своей душой и продавать ее мерзкому искусителю. Но у нее нет власти над собой и своими мыслями, сумерки все сильнее давят на нее, а лес вокруг такой темный и молчаливый. У нее нет сил освободиться от этого наваждения.

— Может быть, вы считаете, — продолжает Синтрам, — что в его душе мало осталось хорошего, что в ней нечего искушать? Не думайте так! Вспомните, мучил ли он крестьян, или обманывал бедных друзей, или нечестно играл? Был ли он, фрёкен Анна, был ли он когда-нибудь любовником замужней дамы?

— Я думаю, что вы и есть сам нечистый!

— Давайте меняться, фрёкен Анна! Берите Йёсту Берлинга! Берите его и выходите за него замуж! Пусть он достанется вам, а тем, из Берга, дайте денег! Я уступаю его вам; вы ведь знаете, что он мой. Вспомните, что не только бог мог наслать на вас волков той ночью, и давайте меняться.

— А что вы потребуете взамен?

Синтрам ухмыльнулся.

— Я? Что я потребую? О, я удовлетворюсь немногим. Я хочу взять лишь эту старуху из ваших саней, фрёкен Анна.

— Сатана, искуситель, — кричит Анна, — сгинь! Неужели я брошу старого друга, который доверился мне? Неужели я отдам ее тебе, чтобы ты довел ее до безумия?

— Ну-ну, потише, фрёкен Анна! Подумайте о моем предложении! Тут молодой красавец, замечательный человек, — а там жалкая, изможденная старуха. Либо то, либо другое я должен иметь. Кого из них вы уступаете мне?

Анна Шернхек засмеялась каким-то надорванным смехом.

— Уж не думаете ли вы, что мы будем стоять здесь и меняться душами, точно лошадьми на ярмарке в Брубю?

— А почему бы и нет. Но если вы, фрёкен Анна, желаете, можно это дело устроить иначе. Мы позаботимся о чести имени Шернхек.

И тут он начинает громко звать свою жену, которая все еще сидит в санях Анны; и к неописуемому ужасу девушки та тут же беспрекословно подчиняется зову, выходит из саней и, дрожа от испуга, подходит к ним.

— Смотрите, какая послушная жена! — говорит Синтрам. — Ваше дело тут сторона, фрёкен Анна; она идет, потому что ее зовет муж. Что ж, придется вынести Йёсту из саней и оставить его здесь. Я оставляю его навсегда, фрёкен Анна. Пусть берет его тот, кто захочет.

Синтрам наклоняется, чтобы поднять Йёсту, но тут Анна, напрягая всю свою волю, впивается взглядом в его лицо и шипит, как разъяренный зверь:

— Во имя бога, поезжай домой! Разве ты не знаешь, кто сидит в зале в качалке и ожидает тебя? Как ты смеешь заставлять ждать такого важного господина?

Увидеть, какое действие произвели эти слова на злого заводчика, было, пожалуй, самым страшным из всего, что пережила Анна за этот день. Он хватает вожжи, поворачивает сани и мчится в обратный путь, погоняя лошадь кнутом и дикими возгласами. Лошадь скачет вниз по крутому спуску, а под полозьями и копытами на тонком мартовском насте загораются целые снопы искр.

Анна Шернхек и Ульрика Дилльнер не произносят ни слова, они молча стоят на дороге. Ульрику бросает в дрожь от безумного взора Анны, а Анне нечего сказать этой несчастной, ради которой она пожертвовала любимым.

Ей хочется плакать, упасть на дорогу и биться головой о твердый снег и песок.

Раньше ей была знакома лишь сладость одиночества, а теперь она познала его горечь. Ее любовь! Что значила эта жертва по сравнению с душою любимого!

Они доехали до Берга, по-прежнему храня молчание, но когда перед ними открылась дверь в зал, Анна Шернхек в первый и единственный раз в своей жизни упала в обморок. В зале сидели Синтрам и Йёста Берлинг и мирно беседовали. Перед ними уже стоял поднос с горячим пуншем, они были здесь не менее часа.

Анна Шернхек упала в обморок, но старая Ульрика оставалась невозмутимо спокойной. Она поняла еще там, в лесу, что это не Синтрам, а тот, другой, преследовал их по дороге.

Потом капитан Уггла и капитанша переговорили с заводчиком, и было решено, что старая Ульрика останется в Берга. Он дал свое согласие с полной готовностью. «Я совершенно не желаю, чтобы она свихнулась», — сказал он.

О люди нынешних дней!

Я ведь не требую, чтобы кто-нибудь из вас поверил этим старинным историям. Это не что иное, как ложь и вымысел. Но разве раскаяние старой Ульрики тоже ложь и вымысел? Раскаяние, которое вновь и вновь больно сжимает ее бедное сердце и заставляет его стонать подобно тому, как стонут половицы в зале у Синтрама под его качалкой? А разве сомнения Анны Шернхек — тоже ложь и вымысел? Сомнения, которые преследовали ее подобно назойливым бубенцам в глухом лесу?

О, если бы это было так, если бы раскаянье и сомнение могли стать лишь ложью и вымыслом!

На восточном берегу Лёвена, там, где расположено поместье Борг, есть живописный, изрезанный бухтами мыс, который омывают игривые волны. Но берегись, обходи этот мыс стороной.

Нет на берегах Лёвена другого места, откуда бы на озеро открывался лучший вид, чем с вершины этого мыса.

Трудно и представить себе, до чего красив дивный Лёвен, озеро моих грез, тому, кто не наблюдал с мыса Борг, как зеркальная гладь его постепенно очищается от предрассветной утренней дымки, тому, кто не видел из окна маленькой голубой гостиной, с которой связано так много воспоминаний, как его воды отражают бледно-розовый вечерний закат.