Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

«Это русалка из Лёвена, она вышла на берег, чтобы заманить и погубить меня, — думает он. — Она сидит там и все манит и манит меня; ее надо прогнать».

Ему начинает казаться, что бурлящие волны пригнала сюда эта женщина в черном. Это она пригнала их сюда, это она приказала им напасть на него.

«Нет, я все-таки должен ее прогнать», — решает он.

Он хватает багор, соскакивает с плотины и мчится к тому месту, где она сидит.

Он покидает свое место на переднем конце плотины, чтобы прогнать русалку. Он возбужден, ему кажется, что против него ополчились все злые силы подводных глубин. Он ничего не сознает, им владеет одна лишь мысль: во что бы то ни стало он должен прогнать эту черную женщину, сидящую на камне у реки.

Ах, Йёста, зачем покинул ты свое место в этот решающий миг, именно теперь, когда длинная вереница людей со щитом наготове выстраивается на плотине! Они держат веревки, камни и мешки с песком, чтобы в нужный момент сбросить их на щит и тем самым не дать ему всплыть. Люди стоят и ждут приказаний. Но где же их предводитель? Почему не слышат они голоса того, кто отдает приказания и наводит всюду порядок?

А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Голос его замолк, он больше не отдает приказаний.

Щит приходится опускать без него. Волны отступают, щит опускается на дно, а вслед за ним туда же летят камни и мешки с песком. Но разве можно что-нибудь сделать без вожака? Нет ни организованности, ни порядка. Волны с удвоенной яростью бросаются на новое препятствие и начинают разбрасывать мешки с песком, перетирать веревки, раскидывать камни. И это им удается. Насмехаясь и торжествуя, поднимают они все сооружение на своих сильных плечах, расшатывают, переламывают и наконец поглощают его. Долой это жалкое оборонительное сооружение, в Лёвен его! И волны вновь принимаются за ветхую, беззащитную каменную плотину.

А Йёста Берлинг тем временем бежит к русалке. Она увидела, как он быстро бежит к ней, размахивая багром, и испугалась. Она вскочила и сделала движение, словно хотела броситься в воду, но вскоре опомнилась и попыталась убежать от него.

— Эй ты, нечистая сила! — кричит Йёста, размахивая багром.

Она вбегает в густые заросли ольшаника, запутывается в кустах и останавливается.

Тогда Йёста отбрасывает в сторону багор, подходит к ней и кладет руку ей на плечо.

— Вы поздно сегодня гуляете, графиня Элисабет, — говорит он.

— Оставьте меня, господин Берлинг, пустите меня домой!

Он тотчас же подчиняется и поворачивается, готовый уйти.

Но она ведь сейчас вовсе не знатная дама, а всего лишь обыкновенная добрая женщина, которой невыносима мысль, что она кого-то довела до отчаяния; сейчас это ведь всего лишь маленькая собирательница цветов, у которой в корзинке всегда достаточно роз, чтобы усыпать ими самый трудный путь, — и потому она тотчас же раскаивается, идет вслед за ним и берет его за руку.

— Я пришла, — говорит она прерывающимся голосом, — я пришла, чтобы... О господин Берлинг, вы ведь еще не сделали этого? Скажите, вы этого не сделали?.. Я так испугалась, когда вы побежали за мной. Но именно вас я и хотела видеть. Я хотела просить вас забыть все то, что я вам сказала тогда, и по-прежнему приходить к нам.

— Но как вы, графиня, попали сюда?

Она нервно смеется.

— Я, конечно, знала, что приду слишком поздно, но я никому не хотела говорить, что пошла к вам; ну и, наконец, вы сами понимаете, через озеро на лошадях нельзя больше ездить.

— Значит, вы, графиня, шли пешком через озеро?

— Да, господин Берлинг. Но прошу вас, скажите мне: вы еще не обручились? Вы понимаете, мне бы так не хотелось, чтобы это случилось. Это было бы так несправедливо. И мне казалось, будто я одна виновата во всем. Вам не нужно было принимать так близко к сердцу мои слова. Ведь я нездешняя и не знаю обычаев этих краев. В Борге стало так пусто с тех пор, как вы перестали бывать там, господин Берлинг.

Йёсте Берлингу начинает казаться, будто кто-то бросил в него целую охапку роз. Ему начинает казаться, что вокруг него не болотистая топкая почва и мокрые заросли ольхи, а настоящие розы, — да, да, он утопает в розах, они сияют в темноте, и он жадно вдыхает их аромат.

— Скажите, вы еще не обручились? — повторяет она.

Он должен наконец положить конец ее страхам и ответить, хотя ее тревога и доставляет ему невыразимую радость. О, как тепло и светло стало у него на душе при мысли о том, какой трудный путь она совершила, при мысли о том, как она промокла, замерзла, как ей было страшно, при мысли о том, что слезы звучат сейчас в ее голосе!

— Нет, — говорит он, — не обручился.

Тогда она еще раз берет его руку и гладит ее.

— Я так рада, так рада, — говорит она, и грудь ее при этом сотрясается от рыданий.

Да, теперь на пути поэта довольно цветов. Весь мрак, все зло, и вся ненависть тают у него в сердце.

— Как вы добры, как вы добры! — говорит он.

А неподалеку от них волны штурмуют честь и могущество Экебю. Люди на берегу остались без вожака, и некому больше вселять в их сердца надежду и мужество. Каменная плотина не выдерживает и рушится, волны смыкаются над ней и победно бросаются вперед к излучине, угрожая мельнице и кузнице. Никто больше не оказывает сопротивления разбушевавшимся волнам, теперь все думают только о спасении собственной жизни и своего добра.

В том, что Йёста провожает графиню домой, нет ничего особенного. Не может же он оставить ее одну темной ночью, не может же он допустить, чтобы она снова шла одна через озеро. Они совсем забыли о том, что люди ждут его около кузницы, они так счастливы, что снова вместе.

И нет ничего удивительного в том, что молодые люди испытывают друг к другу чувство горячей любви, хотя и никто не может знать об этом наверное. Их чудесное приключение попало ко мне в виде разрозненных и коротких обрывков. Я ведь, собственно, почти ничего об этом не знаю и ничего не могу сказать о том, что творилось у них на душе. Что я могу сказать о тех побуждениях, которые руководили ими? Я знаю лишь то, что в эту ночь молодая, прекрасная женщина рисковала жизнью, своим здоровьем и честью ради того, чтобы вернуть на путь истины жалкого грешника. Я знаю лишь то, что в эту ночь Йёста Берлинг пренебрег могуществом и честью любимого поместья и пошел провожать ту, которая ради него преодолела стыд, страх смерти и боязнь наказания.

Мысленно я шла за ними по льду в ту ужасную ночь, так счастливо для них завершившуюся. Вряд ли что-нибудь тайное и запретное, что следовало бы подавлять или скрывать, было в их чувстве друг к другу, когда они шли, оживленно беседуя обо всем, что произошло после их ссоры.

Он вновь ее раб, ее коленопреклоненный паж, а она его госпожа.

Они так веселы и так счастливы, но ни один из них ни слова не говорит о любви.