Сельма Лагерлёф - Сага о Йёсте Берлинге

Он огибает мыс, причаливает невдалеке от кладбища и направляется по скошенному полю, принадлежащему графам из Борга, прямо к могиле Аквилона.

Дойдя до могилы, он наклоняется и похлопывает рукой по могильному холмику, словно гладит одеяло, под которым лежит его больной друг. Затем он вынимает колоду карт и садится возле могилы.

— Юхану-Фредерику здесь очень одиноко. Ему, наверное, хочется сыграть партию в чилле.

— Позор, что такому человеку приходится лежать здесь за оградой, — говорит знаменитый охотник, гроза медведей, Андерс Фукс, усаживаясь рядом.

А маленький Рюстер, флейтист, говорит сдавленным от волнения голосом, и из его маленьких красноватых глаз при этом неудержимо капают слезы:

— После вас, полковник, после вас это был лучший человек, какого я только знал.

И вот эти достойные мужи садятся втроем вокруг могилы и играют в карты серьезно и сосредоточенно.

Взор мой устремлен вдаль, я вижу много могил. Вон там под тяжестью мрамора покоятся великие мира сего. Над ними звучали похоронные марши и склонялись знамена. А вон там могилы тех, кого многие любили. На зеленых буграх лежат цветы, орошенные слезами и покрытые поцелуями. Рядом с забытыми, запущенными могилами я вижу аляповато разукрашенные усыпальницы; некоторые могилы вообще ничего не говорят ни уму ни сердцу; но никогда прежде не видела я, чтобы пестрые игральные карты приносили утехи ради на могилу к покойнику.

— Юхан-Фредерик выиграл, — восклицает полковник гордо. — Я так и знал! Ведь это я выучил его играть в чилле. Да, теперь мы все трое умерли, а он один жив.

Сказав это, он собирает карты, поднимается и в сопровождении своих друзей возвращается в Экебю.

Теперь покойный знает и чувствует, что о нем помнят, что не все забыли его заброшенную могилу. Странные знаки внимания со стороны заблудших сердец, но тот, кто покоится за кладбищенской оградой, чье тело не могло обрести покоя в освященной земле, — он должен быть доволен, что не все отвергли его.

Друзья мои, когда я умру, то меня, конечно, похоронят на кладбище, среди могил моих предков. И хотя я не лишала крова моих близких, не налагала на себя рук, но я наверняка не заслужила такой любви, и, наверное, никто не сделает для меня того, что сделали кавалеры для этого грешника. И конечно никто не придет ко мне в час заката, когда в царстве мертвых становится так одиноко и жутко, и не вложит в мои узловатые пальцы пестрые карты.

Но карты мало привлекают меня, и было бы куда приятней, если б ко мне на могилу пришли со смычком и скрипкой, чтобы душа моя, вырвавшись из тлена, унеслась бы в потоке звуков, словно лебедь в волнах.

Однажды под вечер, в конце августа, Марианна Синклер сидела в своей комнате, разбирая письма и другие бумаги.

Вокруг нее царил беспорядок. Большие кожаные саквояжи и кованые дорожные сундуки стояли посреди комнаты.

Платья ее валялись повсюду, на стульях и на диванах. С чердаков принесли шали и меха, из шкафов и полированных комодов вынули шелка, белье и драгоценности. Все это надо было осмотреть и отобрать необходимое в дорогу.

Марианна собиралась в далекое путешествие. Было неизвестно, вернется ли она когда-нибудь домой. В ее жизни наступил перелом, вот почему она сжигала теперь старые письма и дневники. Она не хотела, чтобы над ней тяготели воспоминания о прошлом.

В это время ей неожиданно попалась пачка написанных от руки забытых стихов. Это были старые народные песни, которые пела ей в детстве мать. Она развязала шнурок, которым была связана пачка, и стала читать.

Прочтя немного, она горестно улыбнулась. Удивительной мудрости учили эти старые песни:

Не верь счастью, не верь приметам счастья, не верь розам и нежным их лепесткам!

Не верь смеху! — поучали они. — Смотри, вон прекрасная юнгфру Вальборг едет в золотой карете, и уста ее улыбаются, но у нее такой скорбный вид, словно копытам и колесам предстоит сокрушить счастье всей ее жизни.

Не верь танцам! — гласили они. — Нередко нога легко скользит в танце по гладкому полу, в то время как на сердце лежит свинцовая тяжесть. Весело и беззаботно кружилась в танце маленькая Черстин, и танцами погубила она свою юную жизнь.

Не верь шутке! — говорили они. — С шуткой на устах подходит иной к столу, а на самом деле он готов умереть от горя. Вон сидит юная Аделина и шутки ради милостиво выслушивает герцога Фрейденборга, предлагающего ей руку и сердце; несомненно эта шутка нужна ей только для того, чтобы собраться с духом и умереть.

О вы, старые песни, неужели же верить одним лишь слезам и горю? Легко заставить скорбные уста улыбаться, но веселый не может плакать.

Лишь слезам и вздохам верят старые песни, одному лишь горю, одной лишь печали. Горе неподдельно и непреодолимо. А радость — это то же самое горе, которое умеет притворяться. На земле, собственно, нет ничего, кроме горя.

«О вы, скорбные песни, — думала Марианна, — как слаба ваша дряхлая мудрость пред полнотой жизни!»

Она подошла к окну и выглянула в сад, где гуляли ее родители. Они ходили взад и вперед по широким аллеям и говорили обо всем, что попадалось им на глаза, — о травах земных и о птицах небесных.

«Вот, — подумала Марианна, — и здесь сердце вздыхает от горя, хотя никогда прежде не было оно таким счастливым!»

И тут она поняла, что все дело, пожалуй, в самом человеке, что ощущение горя или радости зависит от того, как сам человек смотрит на вещи. И она спросила себя о том, было ли счастьем, или несчастьем то, что произошло с ней в этом году. Едва ли она могла ответить на этот вопрос.

Много тяжелого ей пришлось пережить. Душа ее была истерзана. Глубокое унижение пригнуло ее к земле. Когда она вернулась домой, то сказала себе: «Я не буду помнить всего того зла, какое причинил мне отец». Но не то говорило ей сердце. «Он причинил мне непоправимое горе, — говорило оно, — он отнял у меня мою любовь, он довел меня до отчаяния, когда бил мою мать. Я не желаю ему зла, но я боюсь его». Она стала замечать, что с трудом выносит его присутствие. Одно желание владело ею: убежать от него. Она пыталась пересилить себя, она разговаривала с ним, как прежде, и старалась не избегать его общества. Она умела владеть собой, но страдала невыносимо. В конце концов все в нем стало ненавистно: его грубый и громкий голос, его тяжелая поступь, его большие руки, вся его атлетическая фигура. Она не желала ему зла и вряд ли хотела причинить ему вред, но, приближаясь к нему, она всегда испытывала страх и отвращение. Ее оскорбленное сердце мстило ей. «Ты не позволила мне любить, — словно говорило оно, — но все же я повелеваю тобой, и в конце концов ты будешь ненавидеть».