Майкл Муркок - Бордель на Розенштрассе

«Я беспокоюсь о твоем здоровье. Ведь я чувствую себя так или иначе ответственным за тебя».

«Это тебя не касается».

Я предпочитаю закончить спор и прижимаю ее к себе, гладя по плечам и груди, но она отталкивает меня. «Ты обращаешься со мной как с ребенком! А сам все свое время проводишь с другими людьми. Ты спишь с девицами, когда я уезжаю в город?»

«Ты прекрасно знаешь, что нет. Ты ценишь общество Клары. Ты сама говорила мне это. Ты все время гуляешь с ней».

«Но я закрываю лицо вуалью. Словно какая-то турчанка — незаконная сожительница! Ты не любишь меня. Я тебе надоела. Ты хочешь помешать мне быть самой собой. Я не твоя дочь. Именно от этого я убежала. Ты иногда бываешь еще хуже, чем был мой отец».

«В таком случае постарайся вести себя не как девчонка». Ужасно, что приходится обмениваться подобными банальностями. Мне противны слова, срывающиеся с моих губ. Подобных вещей я не говорил с тех времен, когда мне было восемнадцать лет. «Все интересные люди собираются внизу, — продолжает она. — Ты мне о них рассказываешь, но я их никогда не вижу. Княгиня Полякова, граф Белозерский, Рудольф Стефаник. Ты с Кларой подшучиваешь над ними. Я же всегда в стороне. Чего же ты ждешь от меня? Ты можешь иметь связь с дюжиной проституток и даже не думать о том, что существую я».

«Я люблю тебя, — говорю я. — В этом вся разница».

Она шмыгает носом. «Ты меня не знаешь».

«Я начинаю думать, что особенно и узнавать-то нечего. Возможно, ты лишь исключительно плод моего воображения».

«Мерзавец!» Впервые она так оскорбляет меня. Затем она повторяет то же самое, словно адресует это самой себе: «Мерзавец» — и начинает плакать. Я подхожу к ней, чтобы утешить, но она снова отталкивает меня: «Что ты сделал со мной!»

«Лишь то, кем ты уже была или хотела быть. Я с самого начала говорил тебе: я — лишь инструмент для доставления тебе удовольствий. Я в твоем распоряжении. И когда я тебя предупреждал, что не стоит заходить так далеко, ты не хотела меня слушать. Сейчас ты выдохлась и находишься на пределе и еще и жалуешься на судьбу. Причем перекладываешь вину на меня».

Плач переходит в рыдания. «Я ничего не могу… Что я могу поделать? Мне так хочется пойти на праздник сегодня вечером. Но ты слишком боишься, как бы я тебе не помешала. И когда я пытаюсь вести себя как взрослая, ты смеешься надо мной. Я уже не знаю, как мне быть и как вести себя с тобой. Ты лжешь мне».

«Как ты смеешь притворяться такой наивной? Ты не имеешь права требовать от меня быть честным, прикидываясь простодушной и прикрываясь своей неискушенностью. Я прекрасно знаю, что ты хочешь сказать. В тебе говорят злоба и досада, а твои приемы сильно смахивают на шантаж. Я не позволю тебе оскорблять меня таким образом. Я не буду молчать и тогда, когда ты сама себя оскорбляешь. Чего ты добиваешься конкретно?»

Она уклоняется от прямого ответа. Объяснение, прерываемое икотой и всхлипываниями, продолжается. «Ты сломил мою волю, разрушил мое самолюбие. Ты проводишь время с Кларой. За моей спиной вы оба насмехаетесь надо мной».

«Клара — твоя подруга. Ты мне говорила, что любишь ее».

«Она все время придирается и критикует меня».

«Но только не со мной».

«Я знаю, что она рассказывает. Ты что же, так глуп и не видишь, что она замышляет?»

Я закуриваю сигарету. «Ты сейчас готова под этим предлогом разыграть целую драму, собрав все в одну кучу, — отвечаю я, — но в эту ловушку я не попадусь. Скажи мне, чего ты хочешь?»

«Чтобы ты уважал меня!»

«Я так и думал, что ты кончишь тем, что используешь меня таким образом. Когда я уже буду сыт этим по горло и мне все осточертеет, я устану или разозлюсь, то сделаю тебе предложение, и это избавит тебя от необходимости принимать самостоятельно решение. Или же, терзаемый угрызениями совести, я дам тебе то, что тебе сейчас невозможно требовать. Так вот, я не желаю это слышать! Когда ты решишь объясниться откровенно, я с удовольствием продолжу нашу милую беседу». В моих собственных ушах эти слова звучат смешно и напыщенно. Она хочет сопровождать меня на праздник. И я чувствую, что почти готов согласиться на это, хотя и понимаю, что это весьма неосмотрительно. Но мне хочется, чтобы она меня об этом прямо попросила. Я и так несу слишком тяжелое бремя. В тот момент когда я подхожу к двери, она вопит: «Я хочу пойти на праздник!»

«Ты знаешь, что это очень опасно для нас обоих».

«Нет, я не знаю. Я не знаю, что ты мне говоришь. Ты боишься их мнения?»

Разумеется, я боюсь этого. Я боюсь, что моя мечта разрушится, что в мои грезы вторгнется действительность. Я выхожу из комнаты. Она нанесла мне рану, и я преисполнен жалости к самому себе. Она довела меня до бешенства. Перспективы вернуться в Париж ей недостаточно, и мне трудно ее в этом винить, ведь никто не может сказать, когда окончится осада. Но она изменилась. Я отлично отдаю себе в этом отчет. Если бы знать, что произошло в ее странном и причудливом уме… Сплошная загадка, словно я пытаюсь проанализировать поведение домашнего животного. Подобно этим маленьким спутникам жизни человека, она умеет приспосабливаться к характеру нового хозяина, исполнять желания, которые тот выказывает, каковыми бы они ни были. Однако она больше не ведет себя так. Не означает ли это, что она ищет нового хозяина? У меня все больше складывается впечатление, что я совершаю ошибку, что мне не удалось понять правила игры. Может быть, мне не стоит быть таким откровенным с ней? Может быть, я должен был скрывать свои желания и оставаться в ее глазах более таинственной личностью? Или я ее уже так или иначе потерял? В пользу кого-нибудь, с кем будет связан ее побег и свобода? Все больше и больше мне кажется, что мы покинем Майренбург. Завтра же утром я отправляюсь в главное полицейское управление, чтобы снова попытаться получить паспорта. Я плохо оценил ситуацию. Я виноват в том, что она вкусила наркотики, в том, что оказалась взаперти. Ее чувственность превратилась в своего рода эротоманию. Это может окончательно все погубить. Я должен вернуть ее к здравому смыслу и пойти на уступки. Алиса! Я хочу тебя такой, какой ты была. Дитя мое! Разве ты не видишь, какое чувство ты пробудила во мне? Нежность! Ты не можешь знать, чем я уже пожертвовал и чем я еще готов пожертвовать. Ты и я составляем одно целое. Мы воплощаем собой Майренбург. Я замечаю, что стою перед дверью в комнаты Клары. Стучу. Меня приглашают войти. Она не одна, а со своей темноволосой подругой Наталией. Они пьют чай. «Простите, не хотел помешать вам». Я делаю вид, что собираюсь уйти, но они обе удерживают меня, замахав руками. «Ну, что, малышка уснула?» — спрашивает Клара. «Нет, но кажется, она решила устроить мне сцену, и я ушел, чтобы она немного успокоилась». Клара и Наталия вроде бы одобряют мое поведение. Я с облегчением падаю на кровать Клары. «Что же мне теперь делать?»