Лев Толстой - Хаджи-Мурат. Избранное

Война? Какое непонятное явление! Когда рассудок задает себе вопрос: справедливо ли, необходимо ли оно? Внутренний голос всегда отвечает: нет. Одно постоянство этого неестественного явления делает его естественным, а чувство самосохранения – справедливым.

Кто станет сомневаться, что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне? Если бы не было этой войны, что бы обеспечивало все смежные богатые и просвещенные русские владения от грабежей, убийств и набегов народов диких и воинственных? Но возьмем два частных лица. На чьей стороне чувство самосохранения и, следовательно, справедливость: на стороне ли того оборванца, какого-нибудь Джеми, который, услыхав о приближении русских, с проклятием снимет со стены старую винтовку и с тремя-четырьмя зарядами в заправах, которые он выпустит недаром, побежит навстречу гяурам и, увидав, что русские все-таки идут вперед, подвигаются к его засеянному полю, которое они вытопчут, к его сакле, которую они сожгут, и к тому оврагу, в котором, дрожа от испуга, спрятались его мать, жена и дети, подумает, что все, что может составить его счастие, все отнимут у него, – в бессильной злобе, с криком отчаяния сорвет с себя оборванный зипунишко, бросит винтовку на землю и, надвинув на глаза папаху, запоет предсмертную песню и с одним кинжалом в руках, очертя голову, бросится на штыки русских? На его ли стороне справедливость, или на стороне этого офицера, состоящего в свите генерала, который так хорошо напевает французские песенки именно в то время, как проезжает мимо нас? Он имеет в России семью, родных, друзей, крестьян и обязанности в отношении их, не имеет никакого повода и желания враждовать с горцами, а приехал на Кавказ… так, чтобы показать свою храбрость. Или на стороне моего знакомого адъютанта, который желает только получить скорее чин капитана и тепленькое местечко и по этому случаю сделался врагом горцев? Или на стороне этого молодого немца, который с сильным немецким выговором требует пальник у артиллериста? Каспар Лаврентьевич, сколько мне известно, уроженец Саксонии. Чего же он не поделил с кавказскими горцами? Какая нелегкая вынесла его из отечества и бросила за тридевять земель? С какой стати саксонец Каспар Лаврентьевич вмешался в нашу кровавую ссору с беспокойными соседями?

Мы ехали уже более двух часов. Меня пробирала дрожь и начинало клонить ко сну. Во мраке смутно представлялись те же неясные предметы: в некотором отдалении – черная стена, такие же движущиеся пятна; подле самого меня – круп белой лошади, которая, помахивая хвостом, широко раздвигала задними ногами; спина в белой черкеске, на которой покачивалась винтовка в черном чехле и виднелась белая головка пистолета в шитой кобуре; огонек папиросы, освещающий русые усы, бобровый воротник и руку в замшевой перчатке. Я нагибался к шее лошади, закрывал глаза и забывался на несколько минут; потом вдруг знакомый топот и шелест поражали меня: я озирался, и мне казалось, что я стою на месте, что черная стена, которая была передо мной, двигается на меня, или что стена эта остановилась, и я сейчас наеду на нее. В одну из таких минут меня поразил еще сильнее тот приближающийся непрерывный гул, причины которого я не мог отгадать. Это был шум воды. Мы входили в глубокое ущелье и приближались к горной реке, которая была в это время во всем разливе [15] Разлив рек на Кавказе бывает в июле месяце (прим. Л.Н. Толстого) . . Гул усиливался, сырая трава становилась гуще и выше, кусты попадались чаще, и горизонт постепенно суживался. Изредка на мрачном фоне гор вспыхивали в различных местах яркие огни и тотчас же исчезали.

– Скажите, пожалуйста, что это за огни? – спросил я шепотом у татарина, ехавшего подле меня.

– А ты не знаешь? – отвечал он.

– Не знаю.

– Это горской соломой на таяк [16] Таяк значит шест, на кавказском наречии (прим. Л.Н. Толстого) . связал и огонь махать будет.

– Зачем же это?

– Чтобы всякий человек знал – русской пришел. Теперь в аулах , – прибавил он, засмеявшись, – ай-ай, томаша [17] Томаша значит хлопоты, на особенном наречии, изобретенном русскими и татарами для разговора между собой. Есть много слов на этом странном наречии, корень которых нет возможности отыскать ни в русском, ни в татарском языках (прим. Л.Н. Толстого) . идет, всякий хурда-мурда [18] Хурда-мурда – пожитки, на том же наречии (прим. Л.Н. Толстого) . будет в балка тащить .

– Разве в горах уже знают, что отряд идет? – спросил я.

– Эй! как можно не знает! всегда знает: наши народ такой!

– Так и Шамиль теперь сбирается в поход? – спросил я.

– Йок [19] Йок – по-татарски значит нет (прим. Л.Н. Толстого) . , – отвечал он, качая головой в знак отрицания. – Шамиль на похода ходить не будет, Шамиль наиб [20] Наибами называют людей, которым вверена от Шамиля какая-нибудь часть управления (прим. Л.Н. Толстого) . пошлет, а сам труба смотреть будет наверху .

– А далеко он живет?

– Далеко нету. Вот, левая сторона, верста десять будет .

– Почему же ты знаешь? – спросил я. – Разве ты был там?

– Был, наша все в горах был .

– И Шамиля видел?

– Пих! Шамиля наша видно не будет. Сто, триста, тысяча мюрид [21] Слово «мюрид» имеет много значений, но в том смысле, в котором употреблено здесь, значит что-то среднее между адъютантом и телохранителем (прим. Л.Н. Толстого) . кругом. Шамиль середка будет! – прибавил он с выражением подобострастного уважения.

Взглянув кверху, можно было заметить, что выяснившееся небо начинало светлеть на востоке и стожары опускаться к горизонту; но в ущелье, по которому мы шли, было сыро и мрачно.

Вдруг немного впереди нас, в темноте, зажглось несколько огоньков; в то же мгновение с визгом прожужжали пули, и среди окружающей тишины далеко раздались короткие, сухие выстрелы и громкий крик, пронзительный, как крик отчаяния, но выражающий не страх, а такой зверский порыв удали и злости, что нельзя не содрогнуться, слушая его. Это был неприятельский передовой пикет. Татары, составлявшие его, гикнули, выстрелили наудачу и разбежались.

Все смолкло. Генерал подозвал переводчика. Татарин в белой черкеске подъехал к нему и о чем-то шепотом и с жестами довольно долго говорил с ним.

– Полковник Хасанов, прикажите рассыпать цепь, – сказал генерал тихим, протяжным, но внятным голосом.

Отряд подошел к реке; черные горы ущелья оставались сзади; начинало светать. Небосклон, на котором чуть заметны были бледные, неяркие звезды, казался выше; зарница начинала ярко блестеть на востоке; свежий, прохватывающий ветерок тянул с запада, и светлый туман, как пар, подымался над шумящею рекой.