Давид Фридман - Мендель Маранц

– Я такой человек, – начал он, я люблю говорить прямо и откровенно. Да, да; нет, нет! Я смотрю вещь, и если она мне не нравится, – до свиданья! А если нравится, – сколько?

Дебора удивленно посмотрела на него.

– Что вы хотите сказать этим «сколько»?

– Э-э-эх! – старый Гассенхейм закашлялся. – Разве ты не понимаешь? Это насчет Оскара.

– Совершенно верно! – подхватил Бернард, радуясь удобному моменту. – Я об Оскаре и Сарре и об обоих вместе. Я такой человек – я люблю все делать быстро и хорошо. Я вам нравлюсь, вы мне нравитесь – конечно!

Он встал, весь красный от волнения, крупные капли пота выступили у него на лбу, его пальцы победоносно играли цепочкой от часов.

– Подождите минутку, мистер Шнапс, – сказала миссис Гассенхейм, уже не таким важным тоном. – Что вы спешите? Присядьте. Может быть, вы еще будете пить с нами чай.

– Я такой человек – я не люблю чаю! Я люблю кончать все сразу, – заявил Бернард, боясь, что разговор опять перейдет на что-нибудь другое. – Какую замечательную девушку берет себе ваш сын! Сарра принадлежит к одному из лучших семейств на улице Питт – то есть… ну, как это называется? А какое она получила образование! Гм! Гораздо лучше моего! Но она очень скромна, как и я. Я такой человек – я не люблю хвалить себя. Пусть меня другие похвалят…

Старого Гассенхейма опять начал душить кашель, но Бернард вызывающе повысил голос, чтобы заглушить его.

– У нее такое лицо, – торжественно продолжал он, – что когда ее увидит какой-нибудь молодой человек, он не может ни есть, ни спать целую неделю. Вот какое у нее лицо! А как она шьет – то есть, я хочу сказать – поет! Ой! Если бы вы знали, какой у нее голос миссис Гассенхейм! Она вполне современная девочка. Она прыгает и танцует, и полирует ногти, и играет на виктроле – то есть, я хочу сказать – рояле, и если бы вы только послушали, как она говорит по-польски!

– По-польски! – удивленно протянула миссис Гассенхейм.

– Ха, ха, ха! – расхохотался Бернард, немного смущенный. То есть, я хочу сказать – по-французски. Она говорит на стольких языках, что она уже не может отличить один от другого, то есть, я хочу сказать – я не могу отличить. Но какая тут разница? – быстро добавил он, чтобы отвлечь их внимание. – У нее прекрасный розовый цвет лица, а это самое главное!

– А фигура? – спросила миссис Гассенхейм, бросая ободряющий взгляд на Оскара, который уже начинал скучать. – Скажите нам, какая у нее фигура.

– О-о, фигура [3] . Игра слов. Английское «figure» означает «фигура» и «цифра». Бернард подразумевает: «сколько за ней приданого?» ! – многозначительно протянул Бернард. – На этот счет мы договоримся после. Я такой человек – я не люблю торговаться. Когда речь идет о приданом, я люблю спорт. Долларом больше, долларом меньше – какая тут для меня разница! Главное – чтоб вы были довольны.

– Э-э-эх! – закашлялся старый банкир и подмигнул Бернарду. – Мы вполне довольны, мы все-таки думаем, что она гораздо лучше, чем вы ее изобразили.

Бернард смутился и поспешил затушевать свое смущение улыбкой.

– О, я понимаю, что вы хотите сказать. Я такой человек – я не люблю расхваливать ее. У меня правило – бери или не бери! Я никогда не навязываю. Нужно вам – берите; не хотите – пожалеете! Вот и все!

Банкир и его жена встали, Бернард, сообразив, в чем дело, тоже встал.

– Ну-с, как будто мы договорились обо всем, – сердечно сказал он, – только я такой человек – я никогда ни в чем не уверен. Когда они поженятся тогда уже…

– Заходите еще – сказал банкир, протягивая ему свою маленькую, беленькую ручку.

Бернард машинально схватился за нее.

– Вы, может быть, желали бы встретиться с отцом Сарры? А? – сказал он, крепко сжимая руку старого Гассенхейма. – Это не помешало бы. У него хороший текущий счет в банке. Что вы скажете на это? А?

И Бернард ушел, сияя от радости.

Вечером в тот же день Бернард поведал Зельде о результатах своей важной миссии, поздравил ее, что она выбрала посредником именно его, посоветовал ей немедленно заняться приготовлениями к свадьбе.

– С этими богатыми людьми так: раз, два, три – кончено! Если они кашляют и зевают и не дают тебе говорить, это значит – «да»! Если улыбаются и приглашают заходить еще, значит – «нет». Но, Зельда, сестра, ты уже предоставь все мне! Я такой человек – я люблю кончать то, что начал. Ты не беспокойся.

Однако, Зельда сомневалась. Бернард был чересчур доверчив по природе, слишком большой оптимист. А этих светских людей так трудно понять. Сердце Сарры будет разбито – да и ее тоже, – если Гассенхеймы только притворяются, а потом откажут. А тут еще Мендель с его предубеждением!

– Ой, сколько хлопот! Сколько беспокойства! – вздыхала Зельда, ложась вечером в постель.

Она беспокойно провела ночь и проснулась раньше обыкновенного с головной болью и красными глазами. Но встала она в хорошем настроении и с новой верой в то, что Сарра и Оскар скоро будут мужем и женой.

– К нам сегодня придет Оскар, вот увидишь, – сказала она за завтраком, обращаясь к дочери. Сарра задрожала от радости.

– Почему ты думаешь, мама?

– Мое сердце подсказывает мне, – ответила Зельда, многозначительно кивая головой.

– О, а я думала, ты это знаешь наверное, – разочаровано сказала дочь.

Но он явился. В половине третьего огромный лимузин остановился напротив дома Менделя Маранца, и из него вышел Оскар Гассенхейм, поцеловав на прощание даму, сидевшую рядом с ним. Он что-то сказал шоферу и помахал даме шляпой. Дама, его мать, помахала ему рукой в ответ, тяжело сдвинулась с места, усаживаясь поудобнее, и закрыла глаза, отгоняя мысли. Ее сердце учащенно билось, исполненное страха и надежды.

Как часто приходилось ей провожать Оскара до дверей и как часто он не решался войти! Он давно мог бы составить себе хорошую партию. Многие девицы дрожали в его присутствии. Но он тоже дрожал; в этом была вся беда.

– Образование у меня есть, – растерянно бормотал он. – Внешность есть. Все есть. Но у меня нет характера! Когда дело касается женщины!..

И он беспомощно простирал руки вперед, пожимая плечами.

Но терпение и финансы старого банкира достигли той точки, что ему, наконец, пришлось сделать сыну последнее предупреждение.

– Или ты должен достать себе жену, или работу, – решительно сказал старик, заглушая всякие возражения отчаянным кашлем.

Оскар стоял у дверей дома Маранцев и дрожал. «Жена или работа» – звучало у него в ушах, и он размышлял, что больше пугало его. Все-таки он чувствовал, что он скорее согласен любить, чем работать. Но если бы только любовь не была таким трудным делом! Он старался подбодрить себя и решительно застегнул пуговицы своего пальто.

– Вот так всегда, – бормотал он про себя. – Я не боюсь никого. Но когда дело касается женитьбы… И ему хотелось бежать.