Генри Джеймс - Женский портрет

– Мне нравится ваш образчик английского джентльмена, – сказала Изабелла Ральфу после отъезда лорда Уорбертона.

– Мне тоже нравится. Я искренне его люблю, – ответил Ральф. – И еще больше жалею.

– Жалеете? – искоса взглянула на него Изабелла. – По-моему, единственный его недостаток – что его нельзя, даже чуть-чуть, пожалеть. Он, кажется, всем владеет, все знает и всего достиг.

– Увы, с ним дело плохо.

– Плохо со здоровьем? Вы это хотите сказать?

– Нет, он здоров до неприличия. Я говорю о другом. Он из тех высокопоставленных лиц, которые полагают, что можно играть своим положением. Он не принимает себя всерьез.

– Вы хотите сказать – относится к себе с насмешкой?

– Хуже. Он считает себя наростом, плевелом.

– Возможно, так оно и есть.

– Возможно, хотя я, в сущности, придерживаюсь другого мнения. Но если это верно, то что может быть более жалким, чем человек, считающий себя плевелом – плевелом, который был кем-то посажен и успел пустить глубокие корни, но терзается сознанием несправедливости своего существования. На его месте я держался бы величаво, как Будда. [23]Он занимает положение, о котором можно только мечтать: огромная ответственность, огромные возможности, огромное уважение, огромное богатство, огромная власть, прирожденное право вершить дела огромной страны. Он же пребывает в полной растерянности, не зная, что ему делать с собой, со своим положением, со своей властью и вообще со всем на свете. Он жертва скептического века: веру в себя он утратил, а чем заменить ее – не знает. Когда я пытаюсь ему подсказать (потому что будь я лордом Уорбертоном, уж я знал бы, во что мне верить!), он называет меня изнеженным лицемером и, кажется, всерьез считает неисправимым филистером. Он говорит – я не понимаю, в какое время живу. Я-то отлично понимаю, чего нельзя сказать о нем – о человеке, который не решается ни упразднить себя как помеху, ни сохранить как национальный обычай.

–. Но он вовсе не выглядит таким уж несчастным.

– Да, не выглядит. Хотя при его превосходном вкусе у него, надо полагать, часто бывает тяжело на душе. И вообще, когда о человеке с его возможностями говорят, что он не чувствует себя таким уж несчастным, этим многое сказано. К тому же, по-моему, он все-таки несчастен.

– А по-моему, нет, – сказала Изабелла.

– Ну если нет, то напрасно, – возразил Ральф.

После обеда Изабелла провела час в обществе дяди, который по обыкновению расположился на лужайке с пледом на коленях и чашкой слабого чая в руках. Беседуя с племянницей, он не преминул спросить, как ей понравился их давешний гость.

Изабелла не замедлила с ответом:

– По-моему, он – прелесть.

– Он – славный малый, – сказал мистер Тачит, – однако влюбляться в него я бы тебе не рекомендовал.

– Хорошо, дядя, я не стану. Я буду влюбляться исключительно по вашей рекомендации. К тому же, – добавила Изабелла, – мой кузен рассказал мне о нем много печального.

– Вот как? Право, не знаю, что он тебе сообщил, но не забывай, у Ральфа язык без костей.

– Он считает, что ваш славный Уорбертон то ли слишком большой радикал, то ли недостаточно большой радикал. Я так и не поняла, что из двух, – сказала Изабелла.

Мистер Тачит слегка покачал головой и поставил чашку на столик.

– И я не понимаю, – улыбнулся он. – С одной стороны, он заходит очень далеко, а с другой – вполне возможно, недостаточно далеко. Кажется, он хочет очень многое здесь упразднить, но сам, кажется, хочет остаться тем, что он есть. Это вполне естественно, но крайне непоследовательно.

– И пусть остается, – сказала Изабелла. – Зачем упразднять лорда Уорбертона? Друзьям очень бы его не хватало.

– Что ж, скорее всего, он и останется на радость своим друзьям, – заметил мистер Тачит. – Мне, безусловно, в Гарденкорте его бы очень не хватало. Он всегда развлекает меня, когда приезжает, и, смею думать, развлекается сам. В здешнем обществе много таких, как он, – нынче на них мода. Не знаю, что они там собираются делать – революцию или что еще, во всяком случае, я надеюсь, они повременят, пока я не умру. Они, видишь ли, хотят устранить частную собственность, а у меня здесь некоторым образом большие владения, и я вовсе не хочу, чтобы меня от них отстраняли. Знай я, что они тут такое затеют, ни за что бы сюда не поехал, – продолжал мистер Тачит в шутливом тоне. – Я потому и поехал, что считал Англию надежной страной. А они собрались здесь все менять. Это же чистое надувательство. Не я один, многие будут очень разочарованы.

– А хорошо бы, если бы они здесь устроили революцию! – воскликнула Изабелла. – Вот на что я с удовольствием бы посмотрела!

– Постой, постой! – сказал дяда, потешаясь. – Что-то я все забываю – то ли ты за старое, то ли за новое. Ты, помнится, высказывалась и за то, и за другое.

– А я и в самом деле за то и за другое. Пожалуй, за все сразу. При революции – если бы она удалась – я стала бы ярой роялисткой и ни за что не склонила бы головы. Роялисты вызывают больше сочувствия, к тому же они иногда ведут себя так красиво – так изысканно, я хотела сказать.

– Красиво? Я не совсем понимаю, что ты имеешь в виду. Но тебе, по-моему, это всегда удается.

– Дядя – вы чудо! Только вы, как всегда, труните надо мной, – прервала его Изабелла.

– Боюсь все же, – продолжал мистер Тачит, – здесь тебе вряд ли скоро предоставится возможность изящно взойти на эшафот. Если ты жаждешь посмотреть, как разразится буря, тебе придется погостить у нас подольше. Видишь ли, когда дойдет до дела, этим господам, скорее всего, не понравится, что их ловят на слове.

– Каким господам?

– Ну лорду Уорбертону и иже с ним – радикалам из высшего класса. Разумеется, я, быть может, ошибаюсь. Сдается мне, они шумят о переменах, не разобравшись толком в том, о чем хлопочут. Ты и я, ну, мы знаем, что такое жить при демократических порядках: мне они впору, но я с рождения к ним привык. И потом, я – не лорд. Ты, дорогая, несомненно леди, но я – не лорд. Ну а здешние господа, как мне кажется, знают о демократии только понаслышке. А им придется жить при ней ежедневно и ежечасно, и, боюсь, она окажется им вовсе не по вкусу в сравнении с их нынешними порядками. Разумеется, если им так не терпится, пусть их. Но, надеюсь, они не будут усердствовать чересчур.

– А вы не думаете, что они искренни? – спросила Изабелла.

– Отчего же. Они считают, что стараются всерьез, – согласился мистер Тачит. – Но по всему видно, что демократия прельщает их главным образом в теории. Радикальные взгляды для них своего рода забава. Надо же чем-то забавляться, и, право, они могли придумать забавы куда хуже. Видишь ли, живут они в роскоши, а передовые идеи – самая большая роскошь в их обиходе – удовлетворяют нравственное чувство и не грозят пошатнуть положение в обществе. Ведь они очень пекутся о своем положении. Не верь, если кто-нибудь из этих господ станет убеждать тебя в обратном. Попробуй задень их, тебя тут же осадят.